– Каких же именно людей?

– Тех, что опасаются возвращения Владислава Кельха. Вашего отца, графа Ферзена и всех, кто с ним связан. Тогда они сами найдут нас.

– И как вы собираетесь вызвать шумиху? – нахмурилась я.

В понимании людей в Великолесье шумиха – это когда по деревне бегает толпа чудовищ, вырвавшихся из лаборатории моего отца. И даже на это местные стараются закрывать глаза и делать вид, что ничего не случилось.

– Так, как это принято в знатном обществе: дам бал в честь своего возвращения.

– Но как сможете выдать себя за Кельха, если он настолько богат и, соответственно, влиятелен, что живёт на Чайном острове?

– О, это не так уж сложно. Я приглашу всех самых влиятельных людей столицы на бал-маскарад, где каждый гость будет, – он прикрыл нижнюю часть лица воротом своего чёрного плаща так, что осталось видно только глаза, – носить маску. Легче всего спрятаться в толпе, особенно в толпе людей, где никто не желает быть узнанным.

Мне многое остаётся непонятным, но это, наверное, от количества событий и новостей, которые обрушились на меня.

А стоило принять идею о бале-маскараде, как мы, наконец, добрались до особняка Кельха. И насколько же это прекрасный дом! Пусть я выросла в самой богатой усадьбе Ратиславии, но Курганово графа Ферзена ни в какое сравнение не идёт со столичными убранствами.

Лепнина, каменные статуи, ореховые панели, витражи, перекрытые стеклянные галереи и виноградная лоза на каменной стене особняка, построенного под средневековый лойтурский замок. Как жаль, что хозяин дома уже, скорее всего, мёртв, и я не могу выразить ему свой восторг.

Я опасалась, что слуги Кельха не впустят нас или будут задавать вопросы, но всё опять пошло не так, как мною ожидалось. Кучер, который встретил нас в Приюте Гутрун, достал ключ и передал Тео.

Тот открыл тяжёлую дубовую дверь с изображениями рычащих львов сам, пропуская меня в совершенно, казалось бы, покинутый пустой дом.

– Здесь что же, никто не живёт?

– Только граф Владислав Николаевич Кельх, – лукаво произнёс Тео, пока кучер заносил мой саквояж в просторный холл с длинной висячей люстрой с десятком подсвечников.

Особняк и вправду оказался совершенно безлюдным. За ним, пока хозяин отсутствовал, никто не следил и не ухаживал. В огромных холлах и залах скопилась пыль, и шаги мои, пока я медленно ступала из одной комнаты в другую, громко разносились по этому прекрасному дворцу. И в переливах света из окон, в клубах поднявшейся пыли и силуэтах, накрытых белыми простынями столами, стульями и креслами, мне виделись призраки бывших хозяев.

Они мне виделись, но не явились. Потому что, если честно, создаётся ощущение, что в доме никто очень давно не жил.

Усадьба графа Ферзена построена всего пару десятилетий назад, но он уже заполнил её семейными реликвиями своих лойтурских предков, завесил портретами родителей и прадедов, даже его собственное изображение имеется. Настасью Васильевну пару лет назад тоже нарисовал один крепостной мастер. Граф разрешил повесить картину в спальню своей любовницы.

Но здесь – ничего. Пейзажи литторской природы, старинные лойтурские гобелены с диковинными волшебными существами, бюсты известных мыслителей и крохотные фрески с эпизодами мировой истории, статуя Святой Лаодики, что усмиряет чудовище, спасая от него любимое дитя. Всё это очень тонкая, красивая и дорогая работа, но у меня создаётся ощущение, будто я брожу по музею, где никто никогда не жил. Как печально, что после смерти Кельха его дом будто потерял душу.

Это прекрасный в своём мрачном очаровании особняк. Даже теперь – неубранный и запустелый, он поражает и завораживает. Все эти каменные духи, подсматривающие за тобой с потолка, и огромные, в человеческий рост камины в каждом зале, и зеркала в тяжёлых рамах, и зеркала совсем маленькие, спрятанные в разных углах так, что они ловят солнечных зайчиков и случайные отражения, создавая иллюзию чужого присутствия.