Афанасьев мягко улыбнулся, понимающе кивая.

– Вряд ли это сделали призраки, – согласился он.

– Совсем не призраки, – подтвердил я. – Парочку пропавших мы потом нашли в городской канализации. Ни рыбы, ни призраки не умеют зашивать раны как настоящие хирурги.

– Хм… что с ними случилось?

– Пока не знаю. Дело до сих пор остаётся нераскрытым.

Афанасьев снова закивал и напомнил мне про газету.

– Прочитайте всё же, – попросил он.

Прочитал, едва сдерживая смех.

– Ну, что сказать? Взрыв я тоже слышал. Весь Белград его слышал. Даже те, кто был вусмерть пьян, сразу тогда протрезвели.

– Вот и я слышал. Но так уж вышло, что в те выходные я как раз ездил по болотам к юго-западу. Возвращался из Великолесья, когда решил заглянуть в знакомую деревню, где проживает одна чудесная старушка. Столько она сказок знает…

По моему взгляду, видимо, было понятно, что я думаю о затянувшемся вступлении профессора, потому что он вскинул руки в примиряющем жесте.

– Пожалуйста, Демид Иванович, подождите немного. Сейчас будет интересно.

– Да я давно уже жду, когда будет интересно.

– Так вот, – продолжил Афанасьев с воодушевлением, – живёт эта чудесная старушка-сказительница на болотах в почти вымершей деревушке. А я возвращался как раз из поездки в Курганово, где не нашёл своего дорогого ученика, зато повстречал удивительную девушку Клару Остерман, чья судьба оказалась столь загадочна. И, подъезжая в поезде к Белграду, я задумался, не навестить ли мне сказительницу и расспросить, что она знает о вештицах, русалках и упырях и прочем, и прочем. В общем, всё что касается сказок о людях, чья человеческая природа претерпела изменения. Поэтому я вышел из поезда в Приюте Гутрун. Поезд туда прибывает очень рано утром, когда в деревне все спят, и я остался дожидаться, когда проснётся кто из местных, чтобы нанять его доехать в соседнюю деревню…

– И?! – не выдержал я.

Признаю, это было грубо. Могу ещё одну объяснительную написать. Но на голодный желудок (я не ел весь день) невозможно долго слушать такие рассуждения, а профессор в силу своей профессии, кажется, вообще не умеет говорить кратко.

– И, стоя на перроне, я увидел в небе горящий констанц, – неожиданно закончил Афанасьев.

– Вот тут наконец-то стало интересно, – даже голос мой захрипел.

– Взяв лошадь и сани, я поехал туда один. Местные, испугавшись звука взрыва, отказались выезжать из деревни, приняв это за дурной знак. Мне же повезло: крушение летательного аппарата произошло так рано утром, что других свидетелей просто не было. Ну и в лесу недалеко от места крушения я обнаружил доктора Шелли.

– Доктора Шелли?! – не поверил я.

– И его… подопечного, – обтекаемо добавил Афанасьев и вдруг сделался наигранно весёлым. – А вот теперь, Демид Иванович, пройдёмте ко всем в гостиную.

И, размашисто разведя руками, он приобнял меня слегка за одно плечо и подвёл к дверям. Голоса за ними сразу затихли.

– Господа и господица, Демид Иванович пришёл, – громко сказал он по-брюфоморски, толкая створку.

И я увидел перед собой рогатого синекожего огромного козла.

– Твою мать, – вырвалось у меня.

А козёл стоял посреди гостиной, держа в одной руке фужер с игристым вином, а в другой бутерброд с ветчиной. Он был одет в серый костюм, оттенявший его странную нечеловеческую кожу, постукивал ногой в ботинке по паркету и недовольно дёргал длинным кожистым, как у крысы, хвостом.

– Говорите, пожалуйста, по-брюфоморски.