Петю он не винил, не дай Бог, с его сестрой такое стряслось бы, он бы убил, не задумываясь. Синицын ― мужик, поступок совершил.

А он слюнтяй, никому не нужный.

Как он мог, спросила мама.

Митя вспомнил, что в те дни, когда он тяжело болел ангиной, или сломал на правой руке пальцы, Лена ухаживала за ним и о сестре заботилась, та хворала часто.

Как он мог?

Косов лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок.

У него ничего не болело. Абсолютно. Только душа, если она ещё осталась, а не улетела без оглядки, с омерзением покинув его. Ему бы Лену увидеть, сказать, как виноват, и попросить отпустить его. Невыносимо испытывать терзания. Хорошо бы умереть прямо сейчас.

Слеза скатилась, пробежала по виску и высохла.

Синицын вошёл в комнату.

Косов лежал на спине и пялился неизвестно куда.

― Очухался? Собирайся.

Митька сел.

― Синицын? Где я?

― У меня. Одевайся. Живой, значит, сам дойдешь, выметайся и больше не смей сюда приходить.

― Я хотел извиниться перед Леной.

― Да что ты? Извиниться? Ты её чуть не убил! - со злобой прошипел Петя.

Он едва сдержался, чтобы не прибить этого ублюдка.

― Я сожалею. Правда! Готов как угодно искупить свою вину, - опустив голову, пробормотал Митька.

― Готов? Даже если тебя превратят в боксерскую грушу? Слабо верится. Ты от одного удара в коме провалялся. И это только я один тебе врезал, а за мной очередь, как минимум, трое желают с тобой поговорить, - презрительно оглядев сидевшего в кровати Косова, уточнил Петя и кинул тому брюки.

― Я готов, - мрачно подтвердил Митька, неловко надев штаны. Было бы смешно и нелепо серьёзно утверждать, что он признает вину, стоя перед Петей в трусах.

― Оделся? Выметайся, мне ещё два часа ехать, нет времени с тобой турусы разводить, - Синицын крякнул, поднимая рюкзак и устраивая его на плечо.

― Синицын, где Лена?

― Ты её не увидишь! Считай, что извинился.

― А куда ты едешь?

― А ты не оборзел? ― удивился Петя. Он даже рюкзак снял и уставился на Косова.

― Возьми меня с собой! Пожалуйста! Я все буду делать, что скажешь, только не оставляй меня наедине с собой, - тихо добавил Митя, уже понимая нелепость и бесполезность своей просьбы.

― Во, нахал, - поразился Синицын. Митька выглядел жалко, нервно потирал ладони. ― Чёрт с тобой, пошли, только имей в виду, я тебя презираю, ненавижу и не собираюсь слушать твои сопливые страдания. Просто молчи.

Косов кивнул головой. Ему хотелось пить, есть и прочее, но он осмелился заикнуться только о последнем.

Пока Митька пользовался удобствами, Петя затолкал в рюкзак пару свитеров, ботинки, рукавицы и шарф, подаренный ему Ленкой.

Этот пижон замёрзнет на даче без тёплых вещей, если, конечно, он раньше не убьёт его. Митька надел свои дорогие штиблеты, Петя хмыкнул, но никак не прокомментировал, пусть хоть так, мелочная месть, а приятно будет, когда тот нагребёт снега. На даче зимой снега по колено наваливало.

― Садись сзади и не маячь.

Все два часа, всю дорогу Митька не шевелился. Они подъехали к дому, когда начали опускаться сумерки. Над крышами некоторых соседских домов струился дым. Мороз к вечеру крепчал, постоянные жители садоводства топили печи.

До двери пришлось протаптывать дорожку. Пока таскали дрова, воду, протопили дом, наступил вечер. За все время Петя сказал от силы пару предложений, что где взять или как пользоваться.

Садоводство было старым. Дом строил дед Владимир, хотя в той, другой стране в далёкие времена было трудно с материалами, дом сделали из кирпича как зимний вариант, приглашали печника, настоящего мастера, до сих пор никаких нареканий, и теперь огонь поглощал дрова, нагревая не только печку, но и воздух.

Синицын вытащил из рюкзака еду, что выгреб дома из холодильника, водку. Мороженое мясо положил в кастрюлю, пусть оттаивает, думал побаловать себя шашлыком.