— Честно говоря, я в затруднении, — Мустафа добродушно почесал затылок. — Ты ухитрился совершить преступление, за которое любое наказание будет смехотворным. Ну допустим, пошлю я твою башку с розочкой в зубах на золоченом подносе наследникам Геки, как предлагает Васька Щуп. Допустим, газеты и телевидение расскажут о тебе, как о кровавом неуправляемом маньяке. И что дальше? Можно это считать хотя бы возмещением моральных издержек? Не уверен. Репутация все равно подмочена. Поставь себя на место цивилизованного человека, который собрался к нам на отдых и вдруг узнает, что по Зоне бегают неуправляемые маньяки? Кому на хрен нужно такое сафари! Ну чего молчишь? Я ведь к тебе обращаюсь?

— Может быть, — осторожно заметил Гурко, — Некий элемент риска как раз добавит остроты, привлечет. Это ведь как подать. Если поручить хорошему журналисту, какому-нибудь Сванидзе или Ленке Масюк…

— Заткнись, чекист! Без тебя знаю, кому поручить.

Мустафа вскочил и прошелся по подвалу — пять шагов до двери, пять обратно. В свои шестьдесят с гаком он двигался легко и гибко. Лысину обвевали невидимые черные кудри. Вернулся, сел, уставился на Гурко немигающим взглядом. Прекрасные черные, блестящие глаза буравили, как два сверла. Повадкой схож с генералом Самуиловым, очень схож, но статью погуще.

Гурко виновато моргал.

— Придется отработать, — сказал Мустафа. — А там как знать… Да, забыл спросить, тебе жить-то хочется?

— Почему бы и нет? Каждому червячку лишний часок поползать охота.

— Я почему поинтересовался. Людишки, я заметил, как-то сильно сникли. Большинство уже сами не уверены, чего им лучше: жить или подохнуть. Бросовый матерьял. Таких и давить скучно. К осенних мух. Россияне, одним словом. А вот Гека Долматский пожить любил и умел. То-то поди огорчился, когда ты ему крестец сломал.

— Не успел огорчиться.

— Так вот. Придется отработать должок. Это не просто, но если постараешься, появится шанс выжить. Гордыню забудь. По глазенкам вижу, надеется, как-нибудь пронесет. Вечное интеллигентское заблуждение. Нет, здесь у нас все надежно, это не советская тюрьма — это Зона. И ты в ней увяз. Строго говоря, попав сюда, ты уже труп. Твоя вся прежняя жизнь — вот здесь, — Мустафа показал ему жилистый кулак. — Даже если чудом снесешься со своими или даже выскочишь за ограду — это ничего не изменит. Чем раньше свыкнешься с этой мыслью, тем легче тебе будет.

— Я уже свыкся, — пробормотал Гурко. Мустафа улыбнулся с пониманием.

— Ну-ну, побрыкайся еще… Сейчас я тебе кое-что интересное покажу.

Подойдя к стене, он сдвинул деревянную панель, и в нише открылся телеэкран… Мустафа вставил в ячейку кассету, щелкнул пультом — экран осветился. Гурко узнал родительскую квартиру и матушку, склонившуюся над плитой. В первое мгновение он решил, что это какой-то фокус, трюк, но это была обыкновенная съемка скрытой камерой. Вот матушка отошла от плиты, накрывает стол: лицо крупным планом, озабоченное, родное до каждой морщинки. Усмехнулась каким-то своим мыслям.

— Тебе хорошо видно? — любезно спросил Мустафа.

— Да, нормально.

Щелкнула заставка, и Гурко увидел отца, который садился в машину. Служебная перевозка, допотопная «Волга-24». Раз в месяц для экстренных случаев отец имел право пользоваться служебной Машиной и очень гордился этой оставленной ему за особые заслуги перед родиной привилегией. Надо не Надо, он обязательно ездил на ней в поликлинику почти через весь город. Ведомственная поликлиника для ветеранов спецслужбы — еще одна уцелевшая почесть. Машина уехала, и экран погас.

— А теперь, — холодно заметил Мустафа, — увидишь, что будет с твоей мамочкой, если еще разок залупишься, сучонок.