— Немного зацепило, — признался Гурко. — Ерунда. Подальше отъедем, остановишься.

Он подвинулся так, чтобы увидеть в зеркальце ее лицо.

— Неужели оторвались? — пробормотала она.

— Я же обещал. Следи за дорогой. Главное, чтобы не оштрафовали.

Из автоматной очереди он словил две пули: одну в бок, пониже сердца, другую в бедро. Он еще не мог оценить серьезность поражения. Бок раздулся и намок, а ногу точно приколотили к сиденью гвоздем. Но беспокоило его другое. Подозрительная пленка, предвестник небытия, расплылась перед глазами. Мустафа глядел сочувственно. Он понимал, в чем дело.

— Ая-яй! — сказал, соболезнуя. — Столько стараний, хитростей — и такая осечка. Похоже, подохнешь раньше меня, да, Олежа?

— Не надейся.

— Да что ты! Я буду горевать. Компаньона теряю. С такой раной долго не живут, поверь старику. Кишки задеты.

— Олег, что он говорит? — Ирина чуть не свалилась в кювет.

— Бредит. Он всю жизнь бредил. Не обращай внимания. Следи за дорогой.

Через пять минут выкатились на центральную трассу.

Сергей Петрович сцену у проходной отследил в бинокль. Все, точка. Олег на свободе. У майора словно гора свалилась с плеч. Самая сложная и почти безнадежная часть операции — поиск в Зоне — отпала сама собой. Он послал в небо две ракеты, красную и зеленую, сигнал отхода. Прежде чем бежать к «жигуленку», попытался связаться с полковником. Уже не надеялся на ответ, но случилось чудо. Рация зашипела — глуховатый голос Кленина:

— Сова, слышу тебя, Сова! У нас небольшая авария. Идем на посадку.

— Антон, Антон! Где вы?! Помощь нужна?

— Обойдемся. Что с Олегом?

— Все в порядке. Спасибо, брат!

— Привет ему от меня. Скажи, пусть бутылку готовит. Отбой.

На проселке майор сразу выдавил из движка все, на что тот способен. Надеялся достать черный «Бьюик» еще до Москвы.

Когда стало совсем худо, Гурко велел Ирине свернуть в перелесок. До Москвы оставалось минут двадцать, но он понял, что не выдержит. Надо сделать перевязку, остановить кровь. Из бока лило, как из дырявого ведра, а правая нога онемела.

Гурко оставил Мустафу в машине, а сам кое-как выбрался наружу и сел на траву, привалившись спиной к колесу. Ирина хлопотала, но как-то бестолково. Отыскала в машине аптечку и почему-то первым делом пыталась снять с него штаны.

— Подожди, — Гурко еле удерживал взглядом зеленые деревья и потускневшее небо. — Если зашебуршится, пальнешь в него из этой штуки, — показал браунинг, который не выпускал из ладони. — Сумеешь?

— А то! Не волнуйся… Боже мой, сколько крови!

— Оставь брюки в покое. Сперва займись боком.

Рубашка сползла с него, как кожура с мокрого банана. Он глянул вниз — черная кровь. Почему черная? Должна быть красная. Ирина перематывала его туловище бинтом, туго, умело, жалобно заглядывая в глаза.

— Лей весь пузырек, — сказал он.

— Какой пузырек?

— В аптечке йод. Вылей весь пузырек.

Он не чувствовал боли, только тошноту. Подмывало блевануть, но он сдерживался. Как-то неловко при любимой женщине. Оба так увлеклись перевязкой, что не заметили, как, обойдя капот, подошел Донат Сергеевич. Гурко увидел его тень в последнюю секунду, тяжелый дрын обрушился на его голову, и он нырнул в благословенную тишину.

Когда очнулся, Мустафа сидел перед ним на корточках, шагах в трех, вытянув в руке перламутровый браунинг. Ирина лежала неподалеку, уткнувшись лицом в мох.

— Что ты с ней сделал? — спросил Гурко.

— Не волнуйся, живая. Прыткая очень, вот и получила по сопатке. Зачем она тебе? Шлюха московская.