– Я подумаю над вашим предложением, – сказала она.

– Конечно, можете не спешить, мы храним прах в течение трех месяцев и только потом… э‑э‑э… избавляемся от него. Конечно, сначала мы поставим вас в известность.

– Конечно.

4 мая.

На проводе Филип Мейн. Не хочет ли она поговорить с ним? Куда же девался тот человек из крематория? – спохватилась Алекс. Она что, закончила с ним разговор? И чем он завершился?

– Ну как ты? – мягко спросил Филип.

– О'кей.

– И ты…

– Да. Сегодня вечером. – Глаза ее наполнились слезами. – Они отслужат заупокойную мессу. Он сказал, что обряда экзорцизма надо долго добиваться… его не проводят сразу после… о господи, Филип, я так боюсь.

– Все будет в порядке.

– Я бы хотела, чтобы ты тоже пришел.

– С тобой все будет в порядке, девочка.

Она высморкалась.

– Могу я потом позвонить тебе?

– Да, и мы с тобой выпьем.

Алекс чихнула и неожиданно почувствовала себя лучше – ей было приятно ощущать его на другом конце провода, от него исходил огромный поток тепла.

– Буду рада, – сказала она.

Ей удалось припарковать машину как раз напротив своего дома. Было четверть шестого. Выключив двигатель, она закрыла глаза. Услышав звук шагов, Алекс, как от толчка, открыла их: мимо шел человек, ведя на поводке лабрадора; она восхищенно посмотрела на собаку сквозь ветровое стекло. Алекс отвела взгляд и, как ни странно, на минуту развеселилась. Ее окружает нормальный мир, все вокруг нормально, и возвращение в него возможно. Стиснув обеими руками руль, она уставилась на свой дом; как кролик, подумала она, как испуганный кролик, выглядывающий из норки.

4 мая.

Да что, черт возьми, это значит? Почему эта дата все время крутится у нее в голове?

Почему она сидит вот так в машине, в нескольких футах от входной двери своего дома, и не осмеливается войти? В свой дом? В свое жилище? Она уставилась на синюю входную дверь и белые стены – немного облупились, скоро придется красить заново. Она попыталась вспомнить, когда красили стены в последний раз. Самое малое лет пять назад. Господи, как плотно, как надежно ложилась тогда краска; вернется ли когда‑либо эта надежность? Сможет ли она снова нормально жить в этом доме?

Ей было не по себе. В зеркале бокового вида возник младший викарий, сопровождаемый человеком, которого она не знала; оба в черных сутанах, они вместе несли какой‑то предмет: коричневый пластмассовый ящик, определила она, когда они подошли поближе.

Спутник Олсопа был сорока с небольшим лет, решила Алекс.

Она вылезла из машины.

– Хорошо, что вы успели, – сказал Олсоп. – А то мы уже беспокоились, как бы вы не опоздали. Вы, конечно, знакомы, не так ли?

Алекс вежливо улыбнулась мужчине постарше; у него было сухое лицо типичного церковного деятеля, но не пастора. Будь на нем деловой костюм, он бы походил на преуспевающего адвоката.

– Нет, – ответила она.

– Дерек Мэтью, – коротко представился человек и без улыбки протянул ей руку. – Викарий прихода Святой Марии.

– Ах да, – сказала Алекс, чувствуя его твердое рукопожатие. – Боюсь, я не слишком исправно посещаю церковь.

– Как и большинство, миссис Хайтауэр, – без тени юмора ответил викарий.

– Надеюсь, вы не возражали, что… мы не пригласили вас проводить заупокойную службу… ее организовывал друг моего мужа… он знал моего сына… нашего сына.