Голова запрокинута назад и вбок под неестественным углом. Если бы не морщины и не раны, можно было бы подумать, что она пьяна в стельку — девочка-подросток на домашней вечеринке перебрала коктейлей. На ней бесформенная шелковая блузка, пропитанная кровью. В нескольких местах блуза прорезана насквозь; видны бюстгальтер телесного цвета и многочисленные раны. На одной ноге тапка, вторая нога босая. Ногти покрыты лаком темно-лилового цвета. Глаза у нее открыты — холодные, остекленевшие, как у Крошки Бо-Пип. Прическа — корочка на крем-брюле — размазалась по подлокотнику.
— Да, теперь вижу, что она не подавилась черствым печеньем, — говорю я. Судя по всему, ее и не застрелили.
Тшабалала резко выдыхает сквозь стиснутые зубы и косится на дверь. Она постукивает по фотографии пальцем и говорит:
— Здесь не обычная кража! Семьдесят шесть ножевых ран! Судя по всему, ей кто-то мстил.
— У нее что-нибудь пропало?
— Мы попросили ее экономку внимательно все осмотреть… Она до сих пор в шоке. За что? Может, хочешь мне что-то сказать?
— Телевизор на месте? DVD-плеер? Украшения?
— Кольцо мы нашли у тебя в кармане, — ухмыляется инспектор Тшабалала.
— Я ее не убивала, — говорю я.
Она тянет паузу. Девяносто семь аллигаторов, девяносто девять, сто двадцать восемь…
— Не забывай, Зинзи, мы прекрасно знаем, на что ты способна, — говорит она наконец. Я ерзаю на дрянном пластмассовом стуле серого цвета. Сколько раз я уже слышала одно и то же — оскомину набило! Она перешла в нападение — значит, у нее абсолютно ничего нет.
— Инспектор, это противоречит конституции!
— Побереги болтовню для правозащитников, любителей зоолюдей.
— Скорее для Общества защиты прав животных.
— Что?
— Я имею в виду защитников прав животных. Собак, ездовых лошадей, кошек, лабораторных крыс. Есть еще принципиальные противники кастрации. Надеюсь, инспектор, вы просто не подумали. За расистские высказывания можно здорово поплатиться… Выговор в личном деле…
— Я только напомнила, что тебе уже случалось убивать.
— Мне дали срок не за убийство, а за соучастие в убийстве.
— Существо у тебя на спине говорит иначе.
— Он Ленивец.
— Он — твой грех. Знаешь, скольких людей я застрелила за одиннадцать лет службы в полиции?
— Если угадаю, что мне будет? Наградят медалью?
— Я подстрелила троих. Правда, всех не до смерти.
— Наверное, вам стоит чаще тренироваться в тире.
— Хороший полицейский стреляет не для того, чтобы убить, а для того, чтобы остановить преступника.
— А, значит, вот вы кто — хороший полицейский?
Она всплескивает руками:
— Ты видишь у меня зверя?
— Может, у вас совесть нечиста. Помнится, раньше активно изучали социопатов, психопатов…
— Знаешь, в чем между нами разница? — перебивает она, вертя кольцо между пальцами. — За мной Отлив не явится. — Она раскрывает ладонь и осторожно выкладывает кольцо на самую середину стола.
Я позволяю ей насладиться победой. Один аллигатор… В конце концов, за кем останется последнее слово — лишь вопрос времени. Два аллигатора…
— Не волнуйтесь, инспектор, — говорю я. — У вас еще полно времени, чтобы облажаться.
К тому времени, как я выхожу из полицейского участка района Розебанк, день испорчен окончательно. Кольцо миссис Лудицки копы оставили у себя; кроме того, они конфисковали у меня «вещественное доказательство» — пятьсот рандов — и заставили подписать сто миллиардов протоколов. |