| 
                                     Голова запрокинута назад и вбок под неестественным углом. Если бы не морщины и не раны, можно было бы подумать, что она пьяна в стельку — девочка-подросток на домашней вечеринке перебрала коктейлей. На ней бесформенная шелковая блузка, пропитанная кровью. В нескольких местах блуза прорезана насквозь; видны бюстгальтер телесного цвета и многочисленные раны. На одной ноге тапка, вторая нога босая. Ногти покрыты лаком темно-лилового цвета. Глаза у нее открыты — холодные, остекленевшие, как у Крошки Бо-Пип. Прическа — корочка на крем-брюле — размазалась по подлокотнику.
 — Да, теперь вижу, что она не подавилась черствым печеньем, — говорю я. Судя по всему, ее и не застрелили. 
Тшабалала резко выдыхает сквозь стиснутые зубы и косится на дверь. Она постукивает по фотографии пальцем и говорит: 
— Здесь не обычная кража! Семьдесят шесть ножевых ран! Судя по всему, ей кто-то мстил. 
— У нее что-нибудь пропало? 
— Мы попросили ее экономку внимательно все осмотреть… Она до сих пор в шоке. За что? Может, хочешь мне что-то сказать? 
— Телевизор на месте? DVD-плеер? Украшения? 
— Кольцо мы нашли у тебя в кармане, — ухмыляется инспектор Тшабалала. 
— Я ее не убивала, — говорю я. 
Она тянет паузу. Девяносто семь аллигаторов, девяносто девять, сто двадцать восемь… 
— Не забывай, Зинзи, мы прекрасно знаем, на что ты способна, — говорит она наконец. Я ерзаю на дрянном пластмассовом стуле серого цвета. Сколько раз я уже слышала одно и то же — оскомину набило! Она перешла в нападение — значит, у нее абсолютно ничего нет. 
— Инспектор, это противоречит конституции! 
— Побереги болтовню для правозащитников, любителей зоолюдей. 
— Скорее для Общества защиты прав животных. 
— Что? 
— Я имею в виду защитников прав животных. Собак, ездовых лошадей, кошек, лабораторных крыс. Есть еще принципиальные противники кастрации. Надеюсь, инспектор, вы просто не подумали. За расистские высказывания можно здорово поплатиться… Выговор в личном деле… 
— Я только напомнила, что тебе уже случалось убивать. 
— Мне дали срок не за убийство, а за соучастие в убийстве. 
— Существо у тебя на спине говорит иначе. 
— Он Ленивец. 
— Он — твой грех.  Знаешь, скольких людей я застрелила за одиннадцать лет службы в полиции? 
— Если угадаю, что мне будет? Наградят медалью? 
— Я подстрелила троих. Правда, всех не до смерти. 
— Наверное, вам стоит чаще тренироваться в тире. 
— Хороший полицейский стреляет не для того, чтобы убить, а для того, чтобы остановить преступника. 
— А, значит, вот вы кто — хороший полицейский? 
Она всплескивает руками: 
— Ты видишь у меня зверя? 
— Может, у вас совесть нечиста. Помнится, раньше активно изучали социопатов, психопатов… 
— Знаешь, в чем между нами разница? — перебивает она, вертя кольцо между пальцами. — За мной Отлив не явится. — Она раскрывает ладонь и осторожно выкладывает кольцо на самую середину стола. 
Я позволяю ей насладиться победой. Один аллигатор… В конце концов, за кем останется последнее слово — лишь вопрос времени. Два аллигатора… 
— Не волнуйтесь, инспектор, — говорю я. — У вас еще полно времени, чтобы облажаться. 
К тому времени, как я выхожу из полицейского участка района Розебанк, день испорчен окончательно. Кольцо миссис Лудицки копы оставили у себя; кроме того, они конфисковали у меня «вещественное доказательство» — пятьсот рандов — и заставили подписать сто миллиардов протоколов.                                                                      |