— Скажите, а имела эта газета когда-нибудь собственных корреспондентов в Москве?

— Никогда не имела. Для этого нужны большие деньги, а «Фарбениндустри» не очень-то любит раскошеливаться — это раз, и два — для Москвы эта газета мелковата. Даже если она пошлет в Россию своего корреспондента, Наркоминдел может его не аккредитовать, и это хорошо понимают и в Берлине, и во Франкфурте… Так что, дорогой друг, неожиданная встреча, которой вы опасаетесь, исключена совершенно.

— Все, вопрос снят, — сказал Зорге.

Связник кивнул, потом щелкнул ногтем по золотой заколке, украшенной фашистским значком.

— Вам надо подумать о вступлении в национал-социалистическую партию… Хотя это непросто. — Связник вновь несколько раз стукнул ногтем по золотой заколке.

— Надо, — согласился с ним Зорге, — только я пока не знаю, с какого боку к этому можно подступиться.

— Коричневые рубашки имеют досье на всех членов компартии — им удалось захватить архивы полиции, которые составлял сам Зеверинг, в этом архиве есть и ваше дело, Рихард, это совершенно точно. При вступлении в партию они обязательно извлекут дело…

— Выкрасть его нельзя?

— Исключено.

— Тогда что посоветуете делать?

— Вступить в партию, находясь в Японии. Это будет проще. И куда менее опасно. Раз в шесть, Рихард.

На следующий день Зорге выехал во Франкфурт. Обстановка в этом городе была проще, сердечнее, чем в Берлине, дышалось тут легче, коричневые рубашки встречались реже.

В конце дня Зорге появился в кабинете главного редактора «Франкфуртер цайтунг» — грустного плотного господина в дорогих роговых очках.

— Я читал все ваши статьи, господин Зорге, — сказал главный редактор, — это очень интересные материалы… Готов печатать вас и впредь, готов предоставить свою аккредитацию в Токио, но… Вот тут есть одно «но».

— Какое же? — недоуменно поинтересовался Зорге.

— Все кадровые вопросы ныне решает партийный комиссар, приставленный к газете.

Зорге ощутил, как внутри у него что-то тревожно сжалось, он невольно насторожился — о комиссарах связник ничего не сказал. На лице же его ничего не отразилось, по-прежнему сияла доброжелательная улыбка, хотя через несколько мгновений появилось новое выражение — этакая легкая высокомерность.

— И давно введен этот новый порядок, господин главный редактор? — спросил он построжевшим голосом — Рихард продолжал вести свою игру, выхода у него не было.

— Три дня назад. Берлин потребовал это в обязательном порядке, и мы вынуждены были подчиниться, — проговорил главный редактор виноватым тоном. — Ну что, пойдем к партийному комиссару?

— Пошли. — Зорге сожалеюще кашлянул и поднялся из мягкого кресла, в которое его усадил главный редактор.

Кабинет комиссара находился на этом же этаже, в другом конце коридора, застеленного длинной бежевой дорожкой, и был больше, солиднее кабинета главного редактора и обставлен был богаче.

За огромным столом размером не менее футбольного поля сидел тщедушный большеухий человек с прыщавым лицом, щучьим прикусом узкого рта и бесцветными глазами.

Прежде чем войти в кабинет партийного комиссара, главный редактор робко стукнул костяшками пальцев в дверь один раз, другой, дождался, когда хозяин кабинета ответит и лишь потом удовлетворенно кивнул: начальство разрешило…

При виде Зорге комиссар приподнял одну бровь и презрительно оттопырил нижнюю губу.