Прошлое сидит в нас, сидит плотно — ничем не выколотишь, — влияет на будущее, и иначе просто быть не может, эта цепь неразрывна, из нее не должно выпасть ни одно звено… Если выпадет — будет плохо.

Она села на скамейку. К ней тотчас устремилось несколько сизых игривых голубей. Впрочем, один голубь был белый, с кирпичными пятнами на крыльях и янтарными петушиными глазами.

— Ах вы, гули, — жалобно проговорила Катя, что-то щемящее возникло в ней, вызвало далекую внутреннюю боль, — чем же мне вас покормить?

В другую пору она, не задумываясь, купила бы в ближайшем киоске пару булочек и скормила бы их голубям, но сейчас, после голодных неурожайных лет, сытое время еще не наступило, люди помнили недавнее прошлое, и булку так просто, в уличном киоске, как раньше, купить было нельзя.

— Ах вы, гули…

Тут Катя вспомнила, что не выложила на работе в тумбочку хлебную пайку, намазанную сливочным маслом, и две печеные картофелины с малосольным огурцом — каждый раз она брала из дома еду про запас — на тот случай, если будет срочная работа и придется ночевать в цеху. В последнее время заказов поступало очень много, в основном из разных технических управлений Красной армии. Военные оснащались, к ним приходила новая техника, технику эту надо было оснащать приборами, чем, собственно, и занимался цех, в котором работала Катя Максимова.

Она достала из сумочки хлеб, намазанный маслом, раскрошила его на мелкие куски.

— Нате вам, гульки, — швырнула птицам куски, потом швырнула крошки. Голуби — птицы боязливые, здорово отличаются, допустим, от отчаянных говорливых воробьев, те чувствуют себя в городе хозяевами, но рядом с Катей голуби вели себя смело — значит, ощущали, что она их не обидит.

Несколько дней назад она видела во сне Рихарда — тот стоял посреди лесной поляны, щедро освещенной солнцем, с блокнотом в руках — что-то писал; на плече, на длинном кожаном ремешке у него висел фотоаппарат — кажется, это была любимая Зорге «лейка» (впрочем, в фотоаппаратах Катя разбиралась не очень), шею Рихарда украшал короткий, завязанный на манер галстука, узлом, модный белый шарф. Зорге отмахнулся от какой-то букашки, мотавшейся около его виска, поднял голову и встретился глазами с Катей.

Лицо его радостно вспыхнуло — он узнал жену.

— Рихард! — закричала Катя, замахала рукой. — Рихард!

Зорге показал пальцем себе на уши: не слышу, мол.

Кате почудилось, что между нею и Рихардом находится плотная стеклянная стенка, которая не пропускает звуков, вот Катя не слышит Рихарда, а Рихард ее.

На глаза Катины навернулись слезы, очень горячие слезы — они обожгли и веки, и сами глаза. Внутри у Кати словно бы жилка какая-то лопнула, в горле задребезжала мокреть.

— Рихард!

Рихард не услышал ее, начал встревоженно оглядываться. Потом поднял указательный палец, привлекая ее внимание, и крупно, очень приметно написал на странице блокнота: «Жди меня, я скоро приеду!»

Катя радостно закивала. Рихард поднял блокнот выше. «Жди меня, я скоро приеду!» Катя кончиками пальцев стерла с глаз слезы, вновь ожесточенно, едва не вывихивая себе кисть, замахала Рихарду рукой. Зорге махнул ей ответно и тут же исчез…

Будто и не было его на залитой режущим неестественным светом лесной поляне.

И вот еще что — Катя не услышала ни единого птичьего писка.