— Торопятся! Хвала богам, что в море мы с ними разминулись!
– Хвала Амону, — уточнил я. — В этом плавании он наша опора и защитник.
– Может, так, а может, совсем иначе, — с сомнением буркнул кормчий, провожая взглядом разбойные корабли.
– Ты о чем?
Мангабат поскреб в бороде — была у него такая привычка.
– Ун-Амун, ты провел в Танисе немало времени. Люди видели тебя, и кое-кто знает, зачем ты послан в Библ. Или ты думаешь, что у сброда, который толчется в порту, нет ни глаз, ни ушей?
– Что мне их глаза и уши! Дело мне поручено секретное, и я никому о нем не говорил.
Кормчий насмешливо оскалился:
– Никому, кроме господина нашего Несубанебджеда, его супруги Танутамон, их вельмож и тех, кто им помогает в торговле. А у каждого есть слуги с языками в локоть… О твоем секрете, египтянин, знает весь Танис! Ну не весь, так половина.
Я решил, что он прав. Танис не Фивы, в этом городе полно шаси, хабиру, ливийцев, людей из народов моря, пришедших кто из пустыни, кто с Великой Зелени. Но всех, и роме, и чужаков, объединяют суетливость, любопытство и жажда богатств.
– Договаривай, раз начал, — сказал я Мангабату. — Повесил на грудь ожерелье, так и серьги надень.
– Знают, что послан ты в Библ за кедром, за деревом аш, но не ведают, сколько ты должен купить и сколько у тебя с собой богатства, — молвил кормчий. — Могут думать, что моя лоханка скоро треснет под грузом твоего золота и серебра… Большой соблазн! Верно, Якир?
Мангабат хлопнул по спине дозорного, и тот хищно ухмыльнулся. Был он в этот миг похож на павиана у кучи спелых фиников — только что слюна не капала.
«Хорош господин мой Несубанебджед! — подумал я. — Отправил меня в Библ с шайкой негодяев!» А вслух сказал:
– Значит, эти шерданы вышли в море, чтобы похитить сокровища Амона-Ра? Не будет им в том удачи! Кто хочет ограбить бога, познает вкус смерти на своих губах!
– У меня нет такого желания и у Якира тоже, — ответил кормчий и снова хлопнул морехода по спине. — Верно, Якир?
Мы спустились вниз, и Мангабат велел разложить костер в отдалении, под защитой скал. Ладья Амона-Ра коснулась моря и исчезла, погрузив мир во тьму. Костер разгорелся, и корабельщики сварили чечевичную похлебку, скудно заправленную маслом. Мы съели ее, запили водой с каплей вина и расположились на ночлег. Приятно чувствовать твердую землю, которая не подпрыгивает и не раскачивается туда-сюда! Но Брюхо, как обычно, спал на корабле, в обнимку с корзиной, в которой были спрятаны ларец и дом бога, охраняя то и другое. И, как всегда, он ныл — мало похлебки, мало воды, да и противно пить эту тухлую воду вместо пива, пусть даже жидкого. Воистину не человеческое существо, а пивной горшок! Я пообещал ему палки и добавил, что продам его в Библе жрецам Баала, которые жгут живых людей.
Чтобы не лежать на камнях, я подстилаю шатер из полотна, который дали мне в Танисе. Мореходы устраиваются по-всякому, кто тащит с корабля мешок, набитый финиками, кто старую шкуру или парус. Феспий всегда спит на земле. Ему безразлично, что под ним, камень, песок или галька; он ложится на спину, кладет под левую руку кинжал, а справа — перетянутый ремнями тюк с оружием. Тюк увязан плотно, и в нем ничего не громыхает, не звенит. Не знаю, что там такое — меч?.. боевая секира?.. лук и связка стрел?.. Копья точно нет, не торчит древко, а для щита тюк маловат.
Феспий засыпает быстро. Но в эту ночь он придвинулся ко мне так, что между его губами и моим ухом было не больше ладони. И сделав это, он негромко произнес:
– Ты тревожен, Ун-Амун. Почему?
– Мимо прошли три филистимских судна — не торговые, разбойничьи, — столь же тихо ответил я. |