Так уговаривал меня Бен-Кадех, муж умный и благожелательный, а Пенамун в это время стоял с гордым видом, точь-в-точь как надутый гусь. И я, сравнив двух этих людей, подумал, что вино из Каэнкема не перепутаешь с ячменным пивом. А затем сказал Бен-Кадеху, что благодарен ему и готов принять гостеприимство его племянника.

Не успело солнце взойти к зениту, как приехал возничий Абибаал в повозке, запряженной двумя ослами, помог сложить мое имущество и отвез меня в усадьбу Эшмуназара. И увидел я, что место это приятное и достойное.

Дом стоял в саду, где росли гранаты и еще те невиданные в Та-Кем деревья, что давали круглые зеленые плоды. Дальше простирались виноградники, а часть земли была засажена оливами и финиковой пальмой. Были здесь давильни для вина и масла, конюшня с двумя десятками ухоженных ослов и гончарная мастерская. Все это принадлежало Эшмуназару. Богатое владение! И недалеко от города — добраться в Библ можно быстрее, чем пообедать.

Дом, сложенный из обработанного камня, оказался просторным и прохладным — толстые стены спасали от зноя. В главной его зале, где потолок был подперт кедровыми колоннами, а пол выстлан изображающими море голубыми и синими плитками, сверкали на особой полке сосуды из серебра, хранившие частицу праха предков, и загадочно улыбалась бронзовая Ашторет, богиня любви, почитаемая Эшмуназаром. Он принял меня с великой радостью и сказал, что изваянию Амона найдется место в нише рядом с Ашторет, ибо она то же самое, что египетская Хатор. Он даже пропел мне строки гимна: «О Хатор, о Ашторет, сияющая подобно жемчужине в цветке лотоса…» Но тут я вспомнил жреца Шеломбала и засомневался. Все же не Хатор эта богиня, раз служит ей такой корыстолюбец и хитрец! Так что мы устроили святилище Амона в другой комнате, украсив ее листьями пальмы и, по местному обычаю, коврами.

На верфи вытесали балки для священной ладьи, погрузили их в корабль Мангабата, и кормчий отправился в Танис. С ним, гонцом от Закар-Баала, поплыл Тотнахт. Удачный выбор, так как Тотнахту я доверял. Человек, не позабывший своей отчизны, готовый приютить сына ее в чужом краю, достоин уважения, а Тотнахт был именно таков. Что до Пенамуна, то я его больше не видел, не посещал дворец владыки и в город не ходил. В эти дни, дожидаясь ответа из Таниса, я прогуливался в саду и масличной роще, ел и пил с Эшмуназаром, омывал тело свое и, помолившись, ложился в чистую постель в уютной комнате. После шатра и ложа из песка и гальки это воистину было наслаждением! Да и кормили здесь не в пример лучше, ибо Эшмуназар держал искусных поваров. Постепенно печеная на костре рыба, сухой хлеб и кислое вино изглаживались из моей памяти, и я готов был признать, что жизнь в этом краю не так ужасна, если имеешь богатую усадьбу с сотней слуг.

Так катились дни, и в один из них случилось нечто примечательное. Эшмуназар и я сидели за вечерней трапезой, угощаясь жарким из козленка, лепешками с медом и бесподобными пирожками с начинкой из фиников и орехов. Пирожки были крохотные, как раз чтобы закусить после двух глотков вина, и мы предавались такому занятию, пока не засияли в небе звезды. Эшмуназар велел слуге зажечь светильник, и когда это было сделано, устремил на меня задумчивый взгляд.

– Вечер, вино и полутьма располагают к откровенности, — произнес он вдруг. — Вечером можно говорить о том, для чего не подходят день и утро… Скажи мне, Ун-Амун, как ты относишься к красивым мальчикам? Я знаю, в Фивах у тебя жена с наложницей, но ведь одно другому не помеха, верно?

– Для кого как, — ответил я. — Есть мужчины, что любят мальчиков, и говорили мне, что таков обычай Джахи. Но я предпочитаю женщин.

– Я тоже, — согласился Эшмуназар. — Мне приятнее женская плоть, ибо есть у женщин такое, что отсутствует у мальчиков.