И столько в дивных его глазах, устремленных к ней, плескалось привораживающего зелья, а в голосе рекой разливалось столько хмельного настоя из волшебных венериных плодов, что Ди вмиг опьянела, и к горлу подступили пьяные слезы. Диким, затравленным взглядом она искала опору для своей опьяневшей души, но видела только лицо – бесконечно далекое, бесконечно близкое – ближе и еще ближе. И еще. Потом она ощутила свои губы во власти других губ, плечи – во власти крепких рук, а всю себя – во власти чужого желания, в котором еще чуть-чуть – и она растворится, исчезнет, улетучится тонкой струйкой безвольного дыма. И тогда внутри нее кто-то дернул за веревочку, открылась неведомая дверца, и Ди смогла сказать самой себе, громко и отчетливо подумать: «Я не хочу этого». И оттолкнуть его.

Никита отступил на шаг. Улыбаясь, смотрел на нее. «Я люблю тебя, Диана. И ты хочешь этого. Я почувствовал». Ди отступила на шаг. Потерянно смотрела на него и мотала головой. Испуганно, тоскливо. «Нет!» Она не хочет, чтобы это было навязано ей, как все остальное. Это– совсем другое. Это – закрыто наглухо для таких, как она, потерянных, с пробоиной внутри. Она правильно поняла – он предлагал ей не совокупление. Он предлагал большее. А ей это большее не удержать – прольется через пробоину. Останется голое совокупление. Как у кроликов. Говорят, крольчихи при этом жевать не перестают. Нужно оно?

«Нет!»

Еще один шаг вспять. «Диана!» Развернулась и бросилась бежать. Через кусты, через ельники, ветки хлещут, срываются холодные водопады, ноги оскальзываются на сырой мягкой земле. После просушки в лесном доме на ней уже снова все мокрым-мокро. Одежда облепилась липкими от дождя палыми листьями. Переходя с бега на скорый шаг и с шага на ковыляющий бег, Ди едва не наступила на ежа, промышляющего по своим ежиным надобностям. Вовремя ухватилась за сосновый ствол. Несколько мгновений пялилась на колыхающееся на ходу игольчатое тело – никогда живьем не видела, – потом продолжила бегство. Уже давно слышался шум близкой дороги.

Выбралась к ней внезапно. Возле автотрассы лес рос гуще, словно для того, чтобы не пускать летучий машинный яд вглубь. Лохматые и полулысые, одинаково неопрятные придорожные елки вдруг расступились, и Ди оказалась на обочине. Стряхнула с себя лесные ошметки, изучила указатели. Город был в трех километрах. Проголосовала и отрешенно затихла на заднем сиденье. Водитель попытался втянуть печальную пассажирку в бессмысленнейший разговор. Ди односложно отвечала, все больше невпопад, и наконец была оставлена в покое.

В голове творилось непонятное. Будто наполнилась голова чужим дыханием – жарким, лобзающим, неистовым. Восторженным. Туманящим прозрачное стекло разумения. И зов. Снова зов. Непрекращающийся, лишь утихающий ненадолго до неразличимости, но все равно присутствующий – на краю сознания. После леса, после ее «Нет!» в адрес человеческой любви зов стал сильнее, громче, стал будто радостнее. Ди съежилась на сиденье, напыжилась. И вдруг ясно увидела цифры. Вспыхнули в мозгу – пламенно-рыжая «3» и цвета сходящей с горы лавины «1». Они сцепились и пустились в пляс. Слепили двузначное число и теперь были нераздельны. «31».

Ди забеспокоилась. Число отчего-то было смутно знакомо, оно что-то означало. Что-то очень важное. Тревожное. Пугающее. И манящее. Потому что оно пришло не из человечьего мира. Оно принадлежало другому миру. Какому? Ди уже знала, что миров много. Несколько. По крайней мере два. Так какому же?

В городе она пересела на такси. И поехала домой. Не в гостиницу. Тянуло домой. Будто кто-то мог ждать ее там. Будто после долгого изгнания возвращалась на родину.