Кафешным девушкам я казался кем-то вроде зверя из цирка — опасным с виду, почти настоящим, но без клыков и с подпиленными когтями. Ухватить ухватит, да не укусит, обслюнявит только.

— Начинаю работать.

— И над чем сейчас? Очередная шестипалая шлюшка? — Мишель подмигнула мне из-за стойки с бокалами.

— Нет-нет! — запротестовала Эшлен. — Мое любимое дело — это про парня того, ну, который с… как же оно называется?.. Ага, с пустулой на причиндале!

— О да! — Мишель хихикнула. — Дело «Девять раз поскрестись»!

Я временами с удовольствием шокировал бедных девушек, рассказывая про особо колоритные дела. И давал им названия для вящего эффекта. Эдакий Конан Дойл в стиле порно.

— Нет, девушки. На сей раз настоящее, без балды. Важное и большое.

— И как оно называется? — спросила Эшлен.

— Называется? Хм, «Девушка, погибшая в забытой Богом дыре».

— Ну, звучит серьезно до смерти, — поддакнула Мишель неуверенно.

Вот оно, неудобство постоянной клоунады. Когда вдруг становится не смешно — а рано или поздно обязательно становится не смешно, — на тебя смотрят будто на незнакомца, чужого сумасброда, не понимая, как с тобой обращаться.

— Я же говорил — важное.

Оно самое, солидное дело для солидного «Агентства Мэннинга».

Честно говоря, это «серьезно до смерти» меня вышибло из колеи. Я вместе с кофе удалился в самый затишный и сумрачный уголок кафе и засел, размышляя. Презираю мелкие, глупые, несерьезные делишки, но ведь и на душу из-за них ничего не ложится. К примеру, я однажды две недели выслеживал парня, оттого что его жене почудился запашок кала с пениса. Ну, я нащелкал фоток — как он из гей-клубов выходит и всякое такое. Показываю жене, а она — вы только представьте! — от счастья заплакала. Наверное, всегда подозревала: гей он, с ней остался против своей натуры, ради нее остался, терпел, любил! А чего испугалась: вдруг с другой бабой повелся? Ну и скажите мне, какая разница, провалю я такое дело или удачно сделаю? Как подобное дело вообще возможно провалить?

Ноль последствий — значит, ноль ответственности. Я предпочитаю гарцевать по жизни именно так.

В этом, собственно, и дело. Вы на меня гляньте: засранец засранцем, прогадивший все. А любой засранец твердо знает: поведешься с настоящим, солидным народом, который решает, двигает суммы и даже в нужнике не расстается с газетой, — хлопот не оберешься. Настоящих, серьезных хлопот. Засранцы все просирают. Они по жизни такие. И если ты просрешь дело засранца — ну так он еще горше его бы просрал, и если с тобой сделать что захочет — тоже просрет. По всемогущему закону больших чисел, в среднем вся эта засранная куча сама себя гасит и все выходит путем. Потому-то засранцы предпочитают водиться с себе подобными. Если Билл уже нагадил в твой сапог, можно с чистой совестью проблеваться в его машине.

А Бонжуры — они были настоящие. Люди, а не засранцы. Никакой блевотины в машине и мелкого дерьма с пол-оборота. Настоящая проблема — заблудшая честная дочь, никак не могущая отыскать дорогу домой.

Бля.

И кому ее искать? Мне, трахающему секретарш-стриптизерок?

И вот впервые за суматошную карьеру я озаботился тем, что мой психоаналитик-мозгокопатель Мартин называл «деловой интенцией».

— Вы можете измениться, да, можете! — так он мне чирикал. — Вам это легче, чем сменить белье!

Он был из тех бойких трепачей, которые все время придумывают для пациентов оправдания и зовут это «терапией».

— Док, но на всем моем белье отметины от того же дерьма.