Миша настаивал и так был напорист, так требователен, что Лида заколебалась:

— Что-то случилось, Миша? Важное? Или, может, все-таки подождать до завтра? Ей, правда, не до разговоров и свидания сегодня. То, что вы рядом здесь и из автомата звоните, вовсе не значит…

Она не договорила — Миша там, в автомате, нажал на рычаг. «Пи-ип, пи-ип», — коротко засигналило в ухо.

— Странно. И не попрощался даже, — опуская трубку, обескураженно проговорила Лида.

Она не успела отнять от трубки руки, как телефон зазвонил вновь.

— Алле! — снова сказала Лида.

Ей ответили, и лицо ее, и без того имевшее сегодня не просто отрешенное выражение, а какое-то отрешенно-замкнутое, как закаменело. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но ничего у него не выходило. Наконец голос все-таки повиновался ей.

— Да нет, это я, — сказала она. — Я, да. Узнала, конечно. Странно было бы, если бы не узнала… — Умолкла, слушая, и ответила: — Нет, Андрей, я не еду. А что у тебя чемодан уложен — это хорошо, ты поезжай. Мой билет сдай, до поезда еще есть время, успеешь. — Опять умолкла, слушая, но просто сидеть и слушать, ничего не делая, было сверх ее сил, и она встала, взяла телефон и, то отнимая, то вновь прикладывая трубку к уху, принялась ходить возле журнального стола туда-сюда. — Я не в состоянии, Андрей, — сказала она наконец, — выяснять сейчас отношения. Да и нечего выяснять, Когда все ясно, что выяснять? И не нужно ко мне приезжать. В этом нет смысла. Я не пое…

Ей снова не удалось договорить — как только что Миша, Андрей Павлович, не став слушать ее, повесил трубку. Какое-то мгновение, с аппаратом в одной руке и трубкой в другой, Лида недвижно, с каменным лицом стояла в той позе, как ее застиг сигнал разъединения, затем медленно повернулась к журнальному столу, положила на телефон трубку и медленным осторожным движением поставила аппарат на свое обычное место.

За время, что она разговаривала по телефону, Виктор Витальевич оделся и ушел. В тот миг, когда Андрей Павлович прервал разговор, Лида услышала, как щелкнула замком, закрываясь, входная дверь. Между Ниной Елизаровной и Аней, едва дверь захлопнулась, тут же вспыхнул громкий, яростный спор. О чем именно они спорили, хотя разговор и шел на самой высокой ноте, до Лиды никак не доходило, пока они не появились в комнате.

— А зато я ее наказала, и она теперь будет знать! — достиг, наконец, ее слуха Анин голос.

— Нет, с нее как с гуся вода! — воскликнула Нина Елизаровна. — Тебя что, эта история ничему не научила?

— Не отдам я ей ее джинсы! Как прошлогодний снег она их у меня увидит.

Нина Елизаровна сорвалась в крик:

— Да тебя хоть что-нибудь в жизни, кроме тряпок, интересует? Хоть что-нибудь кроме?!

Лида не выдержала. Невозможно было слышать этот их базар.

— Мама! Прошу тебя! Ты все-таки старше… Вы сейчас стоите друг друга!

Нина Елизаровна метнула на старшую дочь гневный взгляд, но все же Лидины слова подействовали на нее.

— Может быть, — беря себя в руки, проговорила она. — Может быть… Но я мать, и я несу за нее ответственность… И я никогда не была такой, я не могу ее понять. Как можно без всякой цели? Я всегда, всю жизнь знала, что мне нужно. Всю жизнь, всегда я хотела быть самостоятельной. Ни в чем и ни от кого не зависимой. Чтобы никто и ничто не подавляло мою личность.

— И что она, твоя самостоятельность? — В Анином тоне не было прежней агрессивности, но зато он сделался обличающим. — Водить экскурсии по музею? «Посмотрите сюда, посмотрите туда, обратите внимание на то…» Все! Стоила овчинка выделки.