— И у вас у всех хорошая, любимая работа, и вы все трое дружны, и вот это-то всего дороже, в этом и счастье… — теперь смысл сказанного Ниной Елизаровной полностью дошел до Евгения Анатольевича.

— Чего-чего? Что вы несете такое? — раздраженно воскликнула Нина Елизаровна.

Того, что это он лишь повторил ее собственные слова во время их свидания, она не поняла.

Евгений Анатольевич не ответил ей. Лицо у него было потрясенное и глубоко несчастное. Какое-то мгновение он еще стоял в молчании, потом медленно пошел из комнаты. Уже на пороге он остановился и повернулся.

— А кронштейны я вам достану, — сказал он. — Я уже наводил справки. Это очень дефицитная штука. На стройке надо доставать. Или даже на домостроительном комбинате. Санузлы ведь прямо на комбинате собирают… Я вам пришлю. Приеду домой, достану и пришлю…

Не дожидаясь ответа, он снова повернулся, вышел из комнаты, прошуршал в прихожей снятый с вешалки его плащ, и следом за тем открылась и закрылась входная дверь.

Некоторое время, как дверь за ним захлопнулась, Нина Елизаровна стояла неподвижно, все продолжая держаться за ушибленное бедро, потом всплеснула руками:

— Ну, это надо же! Нет, это надо же!.. А благородный! Кронштейны он все-таки достанет…

Длинным пронзительным звонком зазвонил телефон.

От неожиданности Нина Елизаровна вздрогнула, будто ее ударило током. И суматошливо бросилась к аппарату.

— Алле! — крикнула она в трубку с этой суматошливой запаленностью. И следом все лицо ее пришло в движение, переменилось, сделалось улыбчивым, оживленным и жизнерадостным, полным силы сделался голос: — А, Леночка! Здравствуй, милая, да!.. Сказать, что от Веры Петровны… Ну, я же говорила, что сработает! Это стопроцентно, абсолютно стопроцентно. Может, и Веры Петровны, никакой не существует, а это у нее, у Любы этой, просто пароль такой… А массаж как делает, чудо, да? Просто как в раю побывала. Я лично прямо заново рожденной от нее выхожу. Благодарить не надо, не за что, рада была оказать тебе… — Помолчала, слушая, и воскликнула: — Ой, надо! О стольком тебе сказать есть. Но у меня сейчас такая пора… Созвонимся, да. Так по тебе соскучилась… Давай, да, давай. Целую, милая. И я тебя, да. — Она положила трубку, и, пока опускала ее, улыбку с ее лица как смыло. — Кронштейны он, видите ли, достанет все-таки! — воскликнула она, всплескивая руками.

— Уперся, да, мы слышали, — появляясь в комнате, сказала Аня. Прошла к дивану и плюхнулась на него. — Дверь хлопнула.

Нина Елизаровна посмотрела на нее долгим, тяжелым взглядом.

— Что значит «уперся»? Что у тебя за выражения? «Ушел», знаешь такое слово?

— Действительно, Аня, — сказала Лида.

Она тоже вернулась в комнату, но остановилась на самом пороге и, заложив за спину руки, прислонилась к косяку, и было в этой ее позе и в выражении ее лица что-то такое смиренно-жалкое, раздавленное…

— Ну, ушел! — поправилась Аня. — Со смаком и выразиться не дадите. — И спросила мать: — Кто такой? На кухне мы с ним сидели — такую поэму про тебя слагал. Прямо святая дева Мария пополам с Афродитой. У меня аж уши вяли.

— В самом деле, мама, кто такой? — спросила и Лида. — Такое хорошее лицо у него.

Нина Елизаровна хотела было ответить что-то резкое Ане, но передумала.

— А, тетеха какой-то, — сказала она, — неудачник.