— Кто это у тебя был неудачник? — проговорила Лида.

Так проговорила, что вопрос ее требовал скорей не ответа, а запрещал его.

— Твой отец, кто ж еще, — ответила тем не менее Нина Елизаровна.

— Это он-то неудачник?

— Я не о сейчас говорю. Я о той поре, когда он институт бросил и артистом себя вообразил. Он вообразил, а кругом никто что-то не воображал. Не жизнь, а каторга. В сумасшедшем доме, наверно, легче.

Лида передернула плечами. Странное было, несвойственное ей вообще движение, казалось, не она передернула ими, а это они передернулись сами по себе.

— Странно ты говоришь: он вообразил, а никто не воображал. Как же он тогда стал им все-таки, да еще таким известным?

— Кто тогда мог представить, что ему так везти начнет, — сказала Нина Елизаровна.

Аня на диване уличающе хмыкнула:

— Логика на грани фантастики! Как это ему везти стало, если у него таланта нет, а он только вообразил?

Нина Елизаровна, в который уж раз за нынешний вечер, снова сорвалась в крик:

— Молчи! Ты еще будешь! Воровка! В гроб меня вгонишь! — Ломая руки, она упала в кресло, откинула голову и в изнеможении покатала ею туда-сюда. — Господи, за что?! Как я устала… Дочь, родная… такая жестокость. В кого, в кого ты такая?!

— В тебя, в кого же еще, — спокойно, с довольством мстительности сказала Аня. — Ты же бросила Альберта Евстигнеевича, когда ему тяжело было. Не захотела с ним трудности делить. Под крылышко к бабушке с дедушкой убежала.

— Аня, — оборвала ее Лида, — перестань!

— Нет, давай, давай! — истерично проговорила Нина Елизаровна. — Бей мать, которая тебя вырастила! Бей! Что ты знаешь, как я растила?

— Не ты, а бабушка, — с прежней спокойной мстительной интонацией сказала Аня.

— А теперь ты судно из-под нее вынести не можешь?!

— Снова логика на грани фантастики!

— Все! Конец! Хватит! — Лида стремительно перелетела через всю комнату к обеденному столу и с размаху ударила по нему ладонью. — Если еще слово… Обе! Обе! Слышите?!

В крике ее было какое-то такое последнее, предельное отчаяние, что он и в самом деле подействовал отрезвляюще и на Нину Елизаровну, и на Аню. Нина Елизаровна, раскачивая головой, опустила лицо в раскрытые ладони и замерла так. Аня же, посидев немного в молчании, поднялась с дивана, прошла к выходу из комнаты, постояла на пороге и, ни к кому не обращаясь, махнула в сторону кухни рукой:

— Там вообще-то все готово ведь, можно есть.

Никто ей не ответил. Нина Елизаровна на звук Аниного голоса лишь отняла руки от лица и опустила их на колени, а Лида, после своего крика словно закаменевшая, неожиданно бросилась к матери, присела перед нею на корточки и поцеловала ее сложенные на коленях руки.

— Прости, мама… — сказала она.

— Я говорю, там ведь вообще готово все, — повторила Аня.

Лида поднялась с корточек.

— А давайте здесь поужинаем, в комнате. — Лида старалась говорить бодро и весело, и ей это удавалось. — Что мы все на кухне да на кухне. Дверь к бабушке откроем. Все равно как и она вместе с нами…

— Я всегда вас просила, — слабым голосом проговорила Нина Елизаровна, — давайте в комнате. Это вы все: скорей, скорей…

— На фарфоре, да? — оживляясь, выкрикнула с порога Аня.