|
Но не стоять ведь на месте, пойдешь, конечно. А такси, как водится, нет и в помине, а то промчит стремительно мимо — полно уже там голов. И будешь все идти и идти — и час, и два, темные молчаливые глыбы домов вокруг, в девять этажей, в четырнадцать, а то и во все двадцать с лишком, и лишь кое-где просквозит эта спящая глыба светящимся желтым окном — что там за ним: озарение ли, сошедшее на человека, распятого на кресте творчества, беда ли какая, всполошившая среди ночи людей?
И еще подумаешь невольно, отмахивая километр за километром по этим безлюдным пустынным улицам, по овеваемым всеми ветрами пустырям, которые в каких-то неведомых генеральных планах уже определены как места новой массовой застройки, подумаешь невольно: а что, если бы в какой-то день и какой-то час все, от старого до малого, от неходячих калек до грудных младенцев, скрытых сейчас во мраке своих одно-, двух- и трехкомнатных сот, высыпали бы на эти улицы, пустыри, аллеи и бульвары? То-то бы каждому пришлось пережить потрясение: вот она отчего велика, Москва, — ведь столько народу надо уместить в себе! А мало что уместить — напоить и накормить еще, одеть и обуть; а и того еще мало. Требует еще своего и душа, и вот пойди напои-накорми ее, одень и обуй. Мчат через всю страну, стучат на рельсовых стыках своими тяжелыми чугунными колесами товарные поезда, везя в Москву уголь и нефть для теплоэлектростанций, лес и цемент для строительства, зерно и сахар, масло и мясо. Гудят, поигрывая адскими отсветами пламени, электропечи, превращая в своих жарких футерованных чревах каменный размол шихты в жидкость, чтобы потом из выплавленного металла был отштампован кузов автомобиля, отлито какое-нибудь поворотное колесо для экскаватора или еще что-нибудь в этом роде; ходят громадные железные веселки в громадном чане, замешивая тесто, чтобы к утру из него был выпечен хлеб, что отправится, еще храня в себе жар противня, в булочные; квасится молоко в гигантских емкостях, варится пиво, набивается в кишку колбаса… Заработай деньги, получи, сэкономь, накопи — будешь и сыт, будешь и обут и одет. На чем сэкономить, чтобы была переполнена радостью и восторгом жизни душа? Куда отнести сэкономленные рубли, что купить на них? Или лучше положить на срочный вклад за три процента годовых в сберкассу? Ирония — костыли надежды… Далеко уведут мысли в заполночный час, когда километр за километром познаешь собственными ногами громадность Москвы? Но вдруг скрип тормозов рядом, лязг открывшейся дверцы и голос, перекрывающий звук работающего мотора: «Что, подбросить, может, по пути если?» По пути, по пути; самосвал грохочет с бешеной скоростью по пустынным улицам, мигающим желтым огнем светофоров на перекрестках, водитель жует папиросу в зубах, нет ему до тебя никакого дела — что он затормозил возле тебя, почему позвал? Что гадать, впрочем. Завтра доведется нестись ночною московской улицей за баранкой другого самосвала тебе, замаячит впереди в скупом фонарном свете человеческая фигура — не поленись, притормози, открой дверцу, высунься из душного тепла кабины на свежий ночной воздух: «Что, подбросить, может, по пути если?» Ведь как ни ряди, а Останкинская телебашня, уж два скоро десятка лет гигантской иглой прошивающая московское небо, точно что выше тянувшейся в месопотамское небо, но так и не доставшей его башни Вавилонской.
1982—1985 гг.
РАССКАЗЫ
ЧЕРНЫЙ КОТЕНОК В ЗЕЛЕНОЙ ТРАВЕ
1
Время шло к концу рабочего дня. Совсем немного осталось до звонка — какие-то минуты. Ладонников, сидя за своим столом, отрываясь глазами от листа бумаги обдумать очередную формулировку в месячном отчете лаборатории, видел, что вокруг уже собираются. |
