Тьма вокруг быстро густела. Перед тем как сворачивать со сквера к своему дому, Ладонников оглянулся — закат уже сгорел дотла, и только еще оставалась на его месте высветленная размытая полоса.

Когда-то сквер, еще даже лет десять назад, был обнесен литой чугунной оградой, потом ее сняли, он остался без всякой загородки, и Ладонников ходил от дома и к дому по тропке между кустами акации. Он свернул на нее, поднырнул под сомкнувшиеся вверху кусты, и, когда вынырнул из-под них, ему послышалось, что из травы внизу тихо, с какою-то словно бы молящей жалобностью мяукнули. Он на ходу мельком глянул туда, в сторону звука — в молодой еще, но уже окрепшей, быстро идущей в рост траве смутно виднелся маленький, месяцев где-нибудь полутора котенок, вставший на задние лапки, его бы и вообще так вот, с беглого взгляда, было не различить в траве по этой предночной темени, если бы не белая манишка на груди.

«Потерялся, что ли», — мимоходно подумалось Ладонникову. Он, не останавливаясь, дошел до края сквера, поглядел, нет ли машин, и ступил на дорогу.

Он не любил кошек. Прежде, в детстве, жил рядом и с кошками, и с собаками, собак тех отец берег и холил — кормилицы были, на охоту с ними ходил, белку, соболя бил, всю семью они содержали, а кошка что — кошке от мышей охоронять, их, помнится, неделями не кормили даже: пусть сами себе пропитание мышами добывают. Так такое отношение к кошкам и осталось в Ладонникове.

Дома жена сказала, что звонил какой-то Боголюбов. Ребята уже спали, она сама тоже ходила уже в ночной рубашке.

— Боголюбов? — удивился Ладонников, не сразу и поняв, кто же это. Потом сообразил: — А, это из бюро карьерных экскаваторов, наверное. Странно. И что ему нужно было?

— Не знаю. — Жена, видимо, была недовольна поздним звонком. Устала к ночи, хочется отгородиться от всего, побыть немного в своем личном, а вот не выходит. — Я сказала, что ты минут через двадцать будешь, через тридцать, поздно ведь уже, в общем, а он говорит, можно ли перезвонить.

— Странно, странно. — Ладонников почувствовал недовольство жены как укор ему. — Я его и не знаю толком. Так, сталкивались. Замначальника бюро, кажется. Молодой, года тридцать три. Какое у него может быть дело ко мне? Да еще домой…

— Ладно, может, не перезвонит. — Жена, в свою очередь, почувствовала, что не имела никакого права на недовольство — при чем здесь Ладонников-то? — Двенадцатый час, кто станет звонить в такую пору.

Но телефон зазвонил.

Ладонников снял трубку: это был тот самый, Боголюбов.

— Вы меня извините, Иннокентий Максимович, что в столь поздний час и домой, — заговорил Боголюбов, когда назвался и Ладонников коротко ответил ему: «Слушаю вас, да». — Но дело, понимаете, такого рода… это по работе дело, самое непосредственное касательство. К вам, однако, это отношения не имеет, это скорее личного свойства просьба… апелляция к вашему авторитету, так, что ли, назвать… как к начальнику расчетной лаборатории… ученому…

— Давайте покороче, Олег Глебович, — попросил Ладонников.

— Что-что? — переспросил на другом конце провода. — Я вас не понял.

— Ближе к делу давайте, — уже раздражаясь, чуть громче повторил Ладонников.

Громко он говорить не мог. Телефон стоял в прихожей, шнур короткий, на кухню не уйти, ребята, и Катюха и Валерка, спали в большой, проходной комнате, дверь в нее была тут же, рядом, и говорить громко — обязательно разбудить их.

Но Боголюбов на этот раз понял.

— Дело такого рода, Иннокентий Максимович, я уже, собственно, и хотел о нем… Вы ведь, наверное, знаете историю с аттестацией на Знак качества четырех с половиной кубового экскаватора.