— Что ты, Наташа!.. — Савин провел ей по щеке ладонью, большим пальцем заправил под шапку выбившуюся прядь. — Никакого сравнения. За городом интересней. Новое место тем более, все незнакомое…

— Мы одни будем? — зная, что, конечно, одни и зачем же иначе он приглашал бы ее, взглянула Наташа на Савина и тут же отвела глаза.

— Вдво-ем, — с ироническим нажимом сказал он, беря ее пылающее лицо в ладони.

Савин жил у родителей, Наташа однажды стала просить его познакомить ее с ними, он слушал ее, отвечая всякий раз что-нибудь невразумительное, но она все настаивала, и тогда он сказал в обычной своей шутливой манере: «К родителям, Наташа, я водил знакомить девочек лет, пожалуй, двенадцать назад».

«Господи, неужели соглашусь… неужели соглашусь?.. — Наташа задыхалась от жаркой немоты во всем теле, руки его у нее на щеках казались ледяными. — Не надо, господи, не надо, нет…»

— А как туда надо ехать… на дачу твоего приятеля? — осекающимся голосом спросила она вслух, все так же старательно избегая его глаз.

— Поездом, — сказал Савин. — Сорок, пятьдесят минут — самое большое.

…На лыжах они не катались; поставили их в угол в сенях и не тронули до самого вечера.

Савин разжег печь, печь, пока дымоходы разогревались, дымила, и, чтобы спастись от дыма и не застыть в вымороженном воздухе нежилых стен, они присели у топки, приоткрыли ее, и Савин время от времени, пригибаясь к поддувалу, с шумом дул в него, отчего вялые, будто готовые каждую минуту умереть язычки пламени дрожали, вытягивались и отлетали от поленьев. Окно на весь сруб было одно и небольшое, сумрачный декабрьский день давал совсем мало света, в доме стояли полупотемки, и отсветы огня из открытой топки выплясывали на стенах дергающийся, зыбкий танец.

У Наташи внутри все дрожало.

— Бесконечно можно смотреть на огонь, — сказала она.

Савин, дуя в поддувало, поглядел на нее снизу, улыбнулся и промолчал.

— Бесконечно, просто бесконечно, — повторила Наташа.

Савин распрямился, взял ее руки в свои и, сбоку заглядывая ей в лицо, сказал:

— И на тебя. На огонь и на тебя. Жаль вот — дела отвлекают.

Наташа не ответила. Он взял ее руки — она закрыла глаза и не видела никакого огня.

Наконец печь перестала дымить, пламя загудело мощно и ровно, пожирая дрова с реактивной скоростью, плескавшийся у потолка дым вытянуло сквозняком, и стало можно распрямиться и снять теплые одежды.

Савин распаковал рюкзак, достал из него банки с консервами, полиэтиленовый пакет с хлебом, бумажные свертки с колбасой и сыром, плоскую, с выемкой внутри стеклянную фляжку коньяка и бутылку вина, в угол за печью высыпал картошку.

— Сейчас мы с тобой устроим пир на весь мир! — отыскивая на полке рядом с плитой нож и выбирая кастрюлю, весело подмигнул он Наташе. И даже напел на какой-то непонятный мотив: — Пи-ир на-а весь ми-ир!..

Дрожь у Наташи сменилась вдруг нервическим деятельным оживлением.

— И грязь здесь у твоего приятеля! — сказала она, осматривая комнату. Пол был затоптан и не мыт, видимо, с осени, на стульях, табуретках, на столе, на спинке деревянной кровати, стоявшей за печью, — везде лежал толстый, мохнатый слой пыли, всюду валялись желтые, жеваные газетные клочья и обрывки шпагата. — Давай я приберусь немного, — стала она засучивать рукава кофточки.

— Давай, давай, — улыбаясь, согласился Савин.

Он принялся чистить картошку, а Наташа пошла в сени, нашла там мятый, в корке застывшего цемента, но целый таз, в груде запревшего хламья в углу выбрала тряпку и налила в таз воды, принесенной Савиным с колодца в двух больших оцинкованных ведрах.