— А я думала, это вы собираетесь меня угостить.

— Виноват. Я ведь не фокусник. А на столе нынче, как в прошлый раз, нету.

Наташа не ответила. «Пришел, пришел!» — стучало в висках.

Савин наклонился к ее поднятому вверх лицу и поцеловал Наташу в губы — недолгим, нежным, оглушившим ее поцелуем.

В комнате заскрипели отодвигаемые стулья, со звоном лопнула упавшая на пол рюмка, и, перекрывая все эти звуки, громыхнул голос Столодарова:

— Жизнь есть жизнь — вот что я твердо знаю. И все остальное меня не волнует.

— Давайте-ка, Наташа, сбежим отсюда, — вынимая у нее сигарету из губ и затягиваясь ею, сказал Савин. — Давайте, чтоб не привлекать внимания, сейчас я, а минут через пять — вы.

«Давайте». Она не сказала ему это, а, улыбаясь и зажмуриваясь, согласно закивала головой.

«Яблочком, Наташа, не угостите?» — вспомнила она, сбегая по лестнице, его лицо и улыбку, и опять, как в прошлый раз, подумалось: «Ужас, какой милый, ужас!»

На улице был слабый, мягкий морозец, небо затянуто тучами, ртутные светильники на столбах давали бледный, немощный голубоватый свет, похожий, если захотеть представить себе это, на лунный.

— А вам не нравится у Ириши, да? — спрашивала Наташа. — И вот тогда вы, на лестнице… и прошлый раз не были.

Савин держал ее под руку, шел куда-то, и она шла вместе с ним — неизвестно куда.

— Как не нравится? Нравится, — говорил он, теснее прижимая ее руку к себе. — Вон какая у нее сестричка. Как же не нравится?

— Ну при чем здесь сестричка… — Наташа не знала, как ей себя вести и что говорить в ответ на такие его как бы шуткой сказанные слова, и ей было стыдно, что она не знает и что он может заметить это; если б можно было, она бы хотела вообще не говорить ничего, а только слушать его, ей было важно каждое его слово, что бы оно ни значило, каждый его жест, какого бы смысла он ни был исполнен, главное заключалось не в том, о чем они говорят, а в том, что идут вместе и она чувствует сквозь пальто его руку. Господи, в самой Москве жил. Работал там… — В Москве у вас были интереснее компании, да? — спросила она.

Савин не ответил. Наташа заглянула ему в лицо, и он остановился, повернул Наташу и поцеловал ее долгим, вынувшим ей дыхание, тяжелым поцелуем.

— Нет, я обязательно поеду в Москву, — сказала она отдышавшись. — Мама не хочет, и Ириша говорит, что это пустое, но я обязательно поеду. Вы, Арсений, почему вы уехали из Москвы?

— По родителям соскучился, — сказал он, и опять было непонятно, шутит он или серьезно. — Родители у меня здесь, старенькие. Не смог без них.

И снова, крепко и тесно прижав Наташу к себе, поцеловал ее тем же долгим, тяжелым поцелуем.

Пошел снег, редкий, медленный в тихом, неподвижном ночном воздухе, он выпадал в свет фонарей из черной мутной высоты неба, словно здесь лишь, на границе темноты и света, и возникал, машин почти не было, только изредка, тяжело гудя и желто, тускло светясь окнами, проходили автобусы, и Наташе казалось, что это так специально вышло все сегодня в природе: что тишина, снегопад и никого вокруг.

Наконец они сели в автобус, и в автобусе тоже никого почти, кроме них, не было, и потом, у нее в подъезде, прощаясь, договорились о свидании, он записал ее телефон и дал ей свой.

3

Наташа стала встречаться с Савиным, ходить с ним в кино и театр, и, когда не разговаривала с ним по телефону хотя бы день, день казался прожитым впустую, напрасно, и в груди над ложечкой словно бы что-то сосало.