Джон Патрик прихватил губами ее пальцы, слегка покусывая кончики, а потом изо всей силы прижал ее к себе. Она почувствовала, что его руки расшнуровывают лиф платья. Он приподнял с ее груди цепочку с брошью.

— Всегда ее носи, — сказал Джон Патрик.

— Это брошь моей матери, единственное, что мне от нее осталось. Я ее едва не потеряла, когда сломалась застежка, но отец попросил ювелира приделать к ней цепочку. Она уцелела и во время пожара.

— Она прекрасна так же, как ты сама.

Аннетта посмотрела на Джона Патрика и взяла его за руку, хотя этот жест можно было расценить как приглашение. Джон Патрик колебался, его лицо выразило нерешительность.

— Вы уверены, что хотите этого, прекрасная леди? — спросил он.

Его колебание развеяло все ее сомнения. Если бы он стремился только к обладанию, она бы еще смогла оттолкнуть его. Но теперь она была очень, очень уверена в том, чего ей хочется.

— Эй, — ответила Аннетта.

Он с нежностью расстегнул последние пуговицы на лифе. Его пальцы немного дрожали: он и сам не так уж решителен, каким ей показался. Он снял с нее юбку, затем сорочку и коснулся губами ее груди, а его руки медленно и постепенно продолжали освобождать ее от одежды. Он вынул гребень из ее волос, позволив им свободно упасть на плечи, осеняя лицо. Наверное, она должна была застыдиться, но ее завораживали собственнический огонек в его глазах и, нежная сейчас, его кривоватая улыбка.

— Ты в самом деле прекрасна. Так прекрасна! — восхитился он, но Аннетта и чувствовала себя прекрасной. Он гладил ее тело, и ее охватил трепет. Джон Патрик поднял ее на руки и посадил бережно на кровать, сел сам, снял сапоги и стал расстегивать лосины, а она смотрела на него, не отрываясь.

Не сняв рубашки, он наклонился и покрыл ее тело быстрыми поцелуями. Ей захотелось вскрикнуть от острой потребности, еще не вполне понятной. Их глаза встретились, и в ее взгляде он прочел ответ на немой вопрос.

— Сначала будет больно, — прошептал он.

Но ей было все равно. Сейчас, рядом с ним, она могла думать только о его близости, его теле. Ей хотелось, чтобы он завершил то, что начал. Она прижималась к нему. «Джон Патрик», — прошептала она дрожащим голосом.

Он вошел в нее, и она, почувствовав внезапную боль, вскрикнула. Он остановился. Боль затихла. Она обняла его и прижала к себе в смутной жажде осуществления. Движения его были медленны, и она внезапно обрела ощущение полноты и цельности, а потом, к своему удивлению, даже нечто вроде удовольствия. Она прижалась к нему всем телом, и ее затопили волны радости. Она уже совсем не чувствовала боли, тело отвечало все ускоряющемуся ритму его движений. Он застонал, а ей показалось, что она вся, словно комета, рассыпалась в потрясающей, огненной вспышке наслаждения.

* * *

Джон Патрик долго еще не выпускал Аннетту из объятий. Они молчали. Это было блаженство — обнимать ее, чувствуя ее щеку у своей груди, прислушиваясь к ее легкому дыханию. Впервые, ведя отсчет с той проклятой поездки в Глазго, он ощущал в душе мир и покой. Ненависть, что сопутствовала ему все эти годы, исчезла. Он крепче обнял Аннетту, и ему послышался звук, похожий на мурлыканье.

Джон Патрик запутался пальцами в ее волосах. Какое же счастье для него — встреча с этой маленькой роялисткой. Это слово больше не вызывало гнева. Он знал, что отныне никого не будет судить в зависимости от ярлыков, даваемых людьми своим ближним.

Он погладил руку Аннетты.

— Тебе хорошо?

Она взглянула на него сияющими глазами.

— О да.

— И ни о чем не сожалеешь? — Он не хотел, чтобы она испытывала сожаление, но он должен был спросить, потому что хотел знать.