Как всегда в минуты опасности, Мария обрела спокойствие и ту особую цепкость взгляда, которая позволяла ей видеть как бы разом все вокруг. И сейчас она заметила, что Николь держит свой нож с искривленным лезвием — он действительно имел устрашающий вид — несколько театрально, с замахом сверху, так, что острие было направлено как раз в ее сторону. Итальянец, обучавший Марию метать ножи, наставлял ее держать оружие так, чтобы рукоять была внизу, а лезвие вверху, бить снизу, резко — тогда удар приобретает убийственную силу.

— Ну, и к чему все это? — спросила Мария, осторожно подвигаясь к Николь и примеряясь ловчее выхватить нож, но француженка расхохоталась:

— Не старайся. Тебе уже все равно.

— А ты не боишься говорить так громко возле этого камина? — усмехнулась Мария, но тут же до нее стал доходить смысл последних слов Николь. — Что это значит? Почему мне все равно?

Николь засмеялась. Это был нервный смех — с глубокими и частыми придыханиями, напоминающими всхлипывания, и Марии сделалось не по себе. Николь не радовалась — она была на грани истерики. В смехе ее звучало безумие — вот что пугало больше всего, а вовсе не этот театральный нож.

— Его нет дома. Не жди, что он придет на помощь! Сегодня мне повезло. Тебя никак не взять… крепкая… Твоя дура горничная… вместо тебя… но я знала, что ты возьмешь эту книгу. — Николь так резко оборвала смех, словно свечу задула. — Думала — за какую спрятать, чтобы наверняка, но уж эту ты не могла бы не взять, правда? «Тристан и Изольда»! Я помню, помню… — Она задохнулась, и Мария поняла, что опять поступила именно так, как от нее ждала Николь. В который уже раз в жизни!..

Но что за бред? Зачем Николь непременно было нужно, чтобы она взяла эту стрелу? Впрочем, она знает, зачем! Мария со страхом взглянула на темные пятна на пальцах, которыми терла «краску» на конце стрелы, ощутила терпкий, горьковатый привкус на губах, — и невольно прикрыла глаза, покачала головой…

Значит, все-таки Николь… Догадка была верна — да что толку? Поздно. Неужели… сейчас умереть? А как же месть? Как же клятва? Ну уж если Корф восемь лет исполняет свою клятву, то и Мария как-нибудь сдержит свою, сколько бы мгновений жизни ей ни оставалось!

Она открыла глаза и постаралась посмотреть на Николь со всем возможным спокойствием:

— А что это за музейная редкость? Эти стрелы достались тебе от твоих предков-дикарей?

Эта была жалкая попытка съехидничать, и Николь отмела насмешку презрительным пожатием обнаженных плеч. Только теперь Мария обратила внимание, что на ней прекрасное платье багрового цвета, цвета крови; бриллианты сверкают; черные и красные цветы в прическе — Николь вырядилась, как на бал. Ну, еще бы — такое торжество предстоит! Хотя… Это еще как посмотреть…

— Я давно знала, что в Королевской библиотеке, в музее, хранились две стрелы диких индейцев, смазанные таким сильным ядом, что он не теряет свою силу и через сто лет. Если уколишь ими кого-нибудь, то скоро… оцепенение и смерть… Мне удалось за большие деньги сделать так, что одну стрелу украли. И если раньше тебе помогал пернак, то сейчас не поможет ничто! От этого яда нет противоядия. Через несколько минут ты умрешь.

— Через сколько минут? — спросила Мария, с ужасом почувствовав, что язык отказывается служить ей.

— А что, уже надоело ждать? — усмехнулась Николь, поигрывая ножом. — Ты еще успеешь положить стрелу на место. И поставить книгу… «Тристан и Изольда»! Тристан и…»

Она не договорила. Мария, словно в задумчивости, взяла книгу и с силой швырнула тяжелый том в Николь.