— Так лучше? — усмехнулась она.

Проклятие, она показалась ему еще более голой, чем прежде. А может быть, долгое воздержание сыграло с ним злую шутку, но Егор едва не задохнулся в своем не по-летнему плотном костюме.

— Вы везучий! Я нашла ключ, — Флора показала маленький ключ на цепочке, словно когда-то его носили на груди.

Она накинула на плечи свободный черный плащ с искорками стразов, обула на ноги золотые сандалии-плетенки и через несколько минут вывела во двор изящный автомобиль, чем-то похожий на серебристую озерную чайку.

Духота сменилась влажным, порывистым ветром. Темное небо дышало близкой грозой. Городские ущелья в ожерельях огней были пусты и полны тревожного ожидания.

— Это ее первая и очень успешная роль. Лада моложе меня, ей всего восемнадцать, — говорила Флора, и Севергин отметил, что она не допускает мысли, что с сестрой случилось что-то серьезное.

В подвал, позади запасников Пушкинского музея, Севергин и Флора попали около полуночи. Мастерская была заставлена статуями в парусиновых чехлах и полотнами, натянутыми на подрамники.

— Это осталось от старого хозяина. — Флора кивнула на ряды мраморных богинь. — А это — его…

Егор с минуту смотрел на полотно: красочный слой из цветных вспышек и приглушенных пятен вздымался разноцветной лавой. Сначала он ничего не видел, но едва взгляд привык и нашел фокус, как на живом шевелящемся ковре проступило женское лицо, сотканное из разноцветных лепестков, из снежинок и молодых листьев. Это была удивительная стереоскопическая живопись. Егор немного повернул голову, и девушка тоже повернулась в профиль. Он видел юный девичий лик с прижатой к устам дудочкой-жалейкой, в шутовском колпачке набекрень. Отступив от картины на несколько шагов и изменив угол зрения, он различил мертвенное лицо с посиневшими губами, просвечивающее словно сквозь воду.

— Никас писал эту картину пальцами, — прошептала Флора, — тонким слоем краски: лепестками пигмента, похожими на пыльцу бабочки. Глаза его были закрыты. Он ощущал цвета кожей. Глаза слишком часто лгут и толкают к пропасти, и вы сегодня в этом убедились…

Егора вновь пробрал жар и стыд, словно он сам был голым пред этой странной женщиной в черном плаще, обсыпанном звездами.

— Вы думаете, что успели прочитать в картине все? Нет, там сокрыто еще тысячи образов. Когда я увидела эту картину, я испугалась: человек с таким зрением обречен страдать! Теперь вы поняли, почему он ушел?

— Не совсем. Я бы назвал это игрой воображения, не больше.

— Никас учился иконописи, но его искусство скорее демоническое, чем ангельское. Искусство — это магия, а живопись — магия вдвойне; в этих полотнах больше жизни и души, чем в живом существе. Художники и писатели по сути своей маги. Они вызывают из небытия, из первобытного хаоса семена образов, они облекают их в плоть и нарекают имя. Никас мог творить миры из звездного света, минуя грубые формы, именуемые жизнью тела, но едва заглянув в этот колодец, он испугался. Раскаленным зрением влюбленного он прочитал ее судьбу.

Флора умолкла.

— Вы что-то сказали о колодце? — напомнил Севергин.

— Нет-нет, вам показалось. Хотя, знаете… В средневековых книгах встречается странное название «колодец истины». Истина пришла в наш мир нагой, но влюбленный Мастер одел ее в символы…

— Скажите, как фамилия влюбленного мастера?

— Барятинский, Николай Барятинский.

Егор записал в блокнот фамилию художника и посмотрел на часы:

— Ну что ж, мне пора. Прощевайте!

Внезапной грубостью Егор хотел разрубить хрупкие цепи влечения, которыми эта женщина успела оковать его волю.