Нежданное и жутковатое подтверждение своим наблюдениям монах получил два года назад, летом 849 года. Видгнир, которому тогда едва минуло шестнадцать лет, ночами стал уходить из поселения куда‑то в лес и пропадал там до утренней зари. На все расспросы отца Целестина он отвечал, что ходит гулять и охотиться и ничего больше. Как монах ни допытывался, узнать он более ничего не сумел, хотя таинственные экспедиции воспитанника возбуждали в нём вполне закономерный интерес и негодование, – мал ещё, чтобы ночами шляться бес знает где!.. Однажды – было уже за полночь – отец Целестин, выйдя подышать свежим воздухом, увидел знакомую тень, как кошка крадущуюся к воротам в ограде. Монах, соблюдая предельную осторожность, последовал за Видгниром, который направился к горам. Любопытство клирика было вознаграждено, хотя и ожидал он увидеть обычное амурное свидание под луной уже почти взрослого норманна с какой‑нибудь юной девой, а не то, что произошло в действительности и повергло отца Целестина в состояние близкое к помешательству.

Невзирая на солидный возраст и ещё более солидную упитанность, отец Целестин пробирался по лесу, следуя за тёмным силуэтом Видгнира, проклиная про себя то и дело попадавшие под ноги сухие ветки, безбожно хрустевшие. Но Видгнир не оборачивался и был на диво невнимательным, просто на себя не похож – видно, весь уже находился там, куда так поспешал, – и продолжал углубляться в лес, пока не вышел на широкую прогалину, поросшую вереском. В центре довольно большой поляны, окружённой со всех сторон густым ольшанником и молодой сосновой порослью, возвышался тёмно‑красный, заострявшийся кверху гранитный камень, похожий на остриё громадного копья. В Вадхейме это место, находившееся стадиях в двадцати пяти от поселения, считалось дурным, а острый монолит, совершенно не похожий на обычные валуны, люди звали не иначе как «Зубом Фафнира» и старались обходить поляну стороной. Отец Целестин, интересовавшийся местными легендами, не удовлетворился короткими и смутными упоминаниями про Зуб Фафнира, слышанными от женщин Вадхейма, и попытался поподробнее разузнать об этом камне и связанной с ним истории у годи, полагая, что он‑то уж должен быть осведомлён больше других. Но плоды усилий на ниве краеведения оказались прискорбно малы: недолюбливавший монаха жрец наградил его обычной байкой о каких‑то зловредных лесных духах, враждебных богам и людям, и довольно грубо посоветовал отцу Целестину не соваться в эти дела – целее, мол, будешь. В ответ на такое хамство отец Целестин высморкался на статую бога Локи, и оба священнослужителя расстались весьма друг другом недовольные. И вот тёмной августовской ночью монах получил возможность лично узреть то, что считал обычным норманнским суеверием.

Видгнир стоял у камня и оглядывался вокруг, явно чего‑то ожидая. Притаившийся за кустами монах даже издалека и почти в полной темноте видел, как напряжён мальчишка – будто удара ждёт. Луна к тому времени зашла, и над долиной Вадхейма сгустился непроглядный мрак, разрываемый только светом звёзд. Ветер стих, предутреннюю тишину не нарушал ни единый шорох. Даже ночные птицы примолкли. Отец Целестин чувствовал себя так, словно его закрыли в бочке и бросили на дно моря. Полноту ощущений портил только сучок, впившийся в спину. Монах шёпотом выругался и тихонько присел на большую кочку, с которой обзор поляны был куда лучше.

Прошло совсем немного времени с того момента, как Видгнир остановился у Зуба Фафнира, и вдруг монах с изумлением понял, что на поляне стало светлее – свет изливался откуда‑то, мягкий, золотистый, казалось, в ночной лес пробился луч закатного солнца из жаркого летнего вечера. Воздух начал вибрировать, до отца Целестина докатилась пришедшая неведомо откуда волна блаженного тепла, и он, почти за гранью слуха, уловил странные звуки – не то пение, не то музыку. В мерцающем золотом тумане, окутавшем поляну, глаза монаха различили смутные и полупрозрачные тени, словно порождённые самим колышущимся маревом, и вскоре стало ясно, что свет и тепло исходят от самих человекоподобных высоких фигур, окруживших гранитный камень, по граням которого скоро, как диковинные насекомые, забегали холодные голубые огоньки.