Тут полог отодвинулся, и вошла Саннгрид, за ней следовали две дочери Торина, одну из которых он уже хотел отдать весной замуж.

– Хельги умер, – коротко, грудным глубоким голосом сообщила жена конунга. – Я послала за годи, надо тризну готовить, Торин.

– Пойдём, Сигню. – Отец Целестин поднялся и набросил плащ. У него не было никакого желания участвовать в языческой тризне и тем более – встречаться со жрецом, с которым у монаха были постоянные разногласия идеологического характера. – Торин, если я понадоблюсь, то я дома весь день. И скажи своим рабам, чтобы дров принесли, у меня совсем мало осталось, а в доме холодно.

Конунг и Видгнир проводили отца Целестина до двери, и слуга Господен, щурясь от сияющего на солнце снега, направился вниз по склону холма.

Теперь он уж и не знал, во что верить. Фантастические легенды становились реальностью.

За всеми утренними событиями отец Целестин едва не позабыл, что сегодня всё‑таки Рождество. Придя к себе, он дождался, пока Сигню, добровольно принявшая на себя обязанности по уходу за старым холостяком, приготовит какую‑никакую еду, и, подкрепившись, отслужил праздничную мессу, стараясь забыть обо всём услышанном в доме конунга. Хрустальным ручьём лились латинские перепевы, курился ладан, заполняя небольшое помещение сладким голубым дымом, Сигню тонким красивым голосом подхватывала псалмы Давидовы и читала строки из Евангелия от Матфея. Огромная, толстая Библия, которая, как явствовало из надписи на титульном листе, была переписана монахами со святой горы Афон, лежала на специально сделанной Видгниром стойке перед импровизированным алтарём, и отец Целестин с головой ушёл в сладостные воспоминания о своей молодости. Где ты, Италия? Кто сейчас занимает место аббата в обители св. Элеутерия? Как восхитительны были времена, когда над озером Браччано разносился гул медного колокола и святая братия собиралась к заутрене в монастырской церкви. Горячее средиземноморское солнце, холмы с виноградными лозами, красное вино и нежная баранина на ужин... И никаких тебе бородатых хамов‑норманнов с их дурацкими сказками!

Оставшуюся часть дня отец Целестин и Сигню‑Мария провели за чтением преинтереснейших сочинений блаженного Августина, книга с духовными текстами коего оказалась среди рукописей, привезённых Нармундом из похода в Британию. Уже вечером монах отпустил Сигню домой и решил пораньше лечь спать, будучи уверенным, что сделал сегодня для спасения своей души более чем достаточно. Он стянул рясу (как и встарь белую, из льняной ткани), оставшись в одной рубашке, – натоплено было жарко. Посмотревшись в серебряное блюдо, иногда служившее зеркалом, отец Целестин с неудовольствием отметил у себя появление четвёртого уже подбородка. Что ж, склонность к полноте у него была всегда. Вытащив малюсенький, словно игрушечный, но очень острый кинжал, используемый в качестве бритвы, монах привёл себя в порядок, подумав, что надо бы завтра попросить Видгнира как следует выбрить на макушке тонзуру... Стоп. Видгнир.

Иисусе! Он же должен сегодня вечером сходить туда, в лес. К этим айфар, или как их там. Ох, спаси и сохрани нас всех, Господи! Что за силы живут в лесах Норвегии?

Глубокой ночью, когда отец Целестин крепко спал, двое людей, в руке одного из которых горел факел, подошли к двери его домика и вошли внутрь, сразу же запалив лучину.

– Разбуди сам, – сказал Видгнир Торину, помня утреннюю оплеуху: что и говорить, рука у святого отца тяжёлая, но конунгу удалось растормошить его без каких‑либо последствий для своего здоровья.

– Спаси нас, Господи, от ярости норманнов!! – возопил отец Целестин, всплывая из‑под мехового одеяла аки кит из волн морских.