Павлуша насупился. Молодо-зелено, понятно!.. Все должно быть по правилам, их так в академии учили!

— Не дрейфь, лейтенант, — сказал Мишаков добродушно. — Пусть свидетель хоть где прописан, проживает-то в Подколокольном! Его там все знают!..

Павлуша согласился — знают.

— Ну и все-о-о, — протянул Мишаков с удовлетворением. — Считай, дело закрыто, отбегался рэпер этот, звезда, блин! Думал, я его не закрою! А я закрыл, блин!.. Учись, пока я жив!..

Часов в одиннадцать Ник всегда пил на работе чай.

Научный руководитель Михаил Наумович, у которого аспирант Галицкий когда-то защищался, смешно рассказывал, как пили чай в советские времена. Для начальства покупалась отдельная пачка — индийского «со слоном». Чай в желтой коробочке с нарисованным слоном считался самым лучшим. Сотрудники и сотрудницы попроще пили чай поплоше — грузинский или азербайджанский. Грузинский котировался выше. К чаю вскладчину покупалось печенье «юбилейное» и еще — очень редко! — «курабье». Оно стоило дорого и быстро кончалось, не напасешься! Ушлые плановички, тетки из планового отдела, у которых был «свободный график», выстаивали гигантские очереди в булочных и кондитерских за конфетами и продавали их поштучно к чаю. Ириска стоила две копейки, «коровка» три, а шоколадные все десять!.. Остальные страдальцы, принужденные сидеть за забором НИИ от звонка до звонка, жались, но конфеты покупали — чай дело святое!.. К одиннадцати, рассказывал Михаил Наумович, в комнату начальника сектора подтягивались лаборантки, инженерши и научные сотрудницы, ставился чайник, пересчитывались кружки. Пачку «со слоном» никто не брал. В плетеную сухарницу высыпали сушки, выкладывали «юбилейное» так, чтоб красиво получилось, без крошек. Сразу после одиннадцати прибывали мужчины — со своими кружками. Эмансипированные лаборантки и инженерши мыли только свои, мужские игнорировали, и тем приходилось выливать заварку в цветочные горшки, отчего «щучий хвост» и герань постепенно вяли и сохли, под краном в туалете кружек никто из мужчин не мыл!.. Последними приходили начальники — сам Михаил Наумович, его заместитель и начальник того самого сектора. В момент приготовления чая начальник сектора всегда скрывался в курилке.

Чай пили долго, полчаса, минут сорок, не меньше. Разговаривали о политике. Когда Михаил Наумович только пришел на работу, ругали Брежнева и Советский Союз, хвалили Джимми Картера и Соединенные Штаты, вот у них там — да, наука, а у нас тут что!.. Потом ругали Черненко и Андропова, затем перешли к Горбачеву, а там — понеслось!.. В девяносто первом и девяносто третьем дружно побежали на баррикады — демократия, свобода, ветер перемен!.. Чайные дебаты достигли такого накала, что однажды Аркадий Бучеров неумело стукнул по носу Сашку Абрамцева — Аркадий был убежденный коммунист, а Сашок демократ. Политических противников разняли, разговоров о драке хватило на несколько месяцев. Чая «со слоном» не стало, конфет по три копейки за штуку и печенья «юбилейного» не стало тоже, и азербайджанский чай кончился в магазинах — там кончилось все. Заваривали чабрец и бадан, который присылала одной из лаборанток алтайская бабушка. Чабрец и бадан экономили — бабушка не успевала заготавливать.

Потом все кончилось. То есть вообще все.

Новая власть объявила разоружение — а институт, как и все тогдашние НИИ, работал исключительно на военную промышленность. Вместе с разоружением были объявлены «самоокупаемость» и «хозрасчет», предполагалось, что научные сотрудники должны сами зарабатывать себе на хлеб в рамках новых капиталистических отношений.