– Звезды зовут, Мистер Китс, – сказал Хаббард.

Он включил сигнал готовности, и тотчас башенный техник начал отсчет. Десять… Числа, подумал Хаббард… Девять… Он словно вел счет годам… восемь… словно вел счет прошедшим годам… Семь… Одиноким, беззвездным годам… Шесть… Скажи, звезда… Пять… с крылами света… Четыре… Скажи, куда тебя влечет?.. Три… В какой пучине непроглядной… Два… Окончишь огненный полет?.. Один…

Теперь ты уже знаешь, как будет в полете – по тому, как беспомощно распласталось отяжелевшее тело, как ощущает оно каждой клеточкой нарастающую скорость; знаешь по тошноте, которая подступает к горлу, и по первым, словно бы испытующим уколам страха где-то в мозгу; знаешь по тому, как сгущается тьма в иллюминаторе, и, прорываясь сквозь нее, в тебя впиваются первые колкие лучи звезд.

Но вот наконец корабль вынырнул из глубин и поплыл, словно бы без всяких усилий, по океану Вселенной.

Далеко-далеко сияли звезды, точно сверкающие бакены, указывающие путь к каким-то неведомым берегам.

По кабине прошла легкая дрожь – это заработал аппарат искусственного тяготения. Все неприятные ощущения как рукой сняло: Хаббард смотрел в иллюминатор, и ему было страшно. Один, думал он. Один в океане Вселенной. Он впился пальцами в ворот комбинезона, страх распирал его и душил. ОДИН. Слово это белым лезвием ничем не смягченного ужаса все глубже вонзалось в мозг. ОДИН. Скажи это вслух, приказал он себе. Скажи вслух! Пальцы его отпустили воротник, охватили ящик с дырками и принялись неловко расстегивать тонкие ремешки. Скажи!

– Один, – хрипло произнес он.

– Ты не один, – отозвался Мистер Китс, соскочил со своего матрасика и примостился на ящике. – Я с тобой.

И вот уже нет белого лезвия, медленно затихает боль. Мистер Китс взлетел и уселся перед иллюминатором. Синей бусинкой глаза глянул в космос. Бодро взъерошил перышки.

– Я мыслю, значит, я существую, cogito ergo sum, – сказал он.

Уильям Моррисон
"Коровий доктор"

Он давно уже примирился с мыслью, что удача упорно его обходит и что так будет до конца его дней. И теперь, когда она пришла к нему так неожиданно и так поздно, он ей как-то даже не очень обрадовался.

В этот вечер он рано лег спать; день выдался особенно трудный. Кроме обычного приема больных, пришлось делать прививки, – надвигалась эпидемия, – да еще принять в Марсополисе младенца и двух преждевременно родившихся телят.

Не успел он натянуть на себя одеяло, как зазвонил телефон, но доктор не шевельнулся: пусть жена снимет трубку. Нет уж, он не встанет с постели до самого утра, разве только стрясется что-нибудь из ряда вон выходящее. Но, видно, ничего серьезного не произошло, раз Майда его не позвала, и, уже засыпая, он благодарно подумал, какая все-таки умница у него жена.

Телефон вновь зазвонил, и тут уж было не до благодарности. Доктор вздрогнул и пробудился. Дом был еще погружен в ночную тьму, рядом тихонько посапывала жена. В детской за стеной кто-то из ребят – доктор не разобрал кто – сонно пробормотал: "Не надо будильника!" Видно, этот трезвон еще не совсем их разбудил.

Доктор лежал в постели, слишком сонный, чтобы двинуться с места. Майда чуть застонала во сне, и доктор подумал: если это опять старик Бендер насчет своего запоpa, я заставлю его глотать динамит! Потом он потянулся к столику, где стоял телефон, и усилием воли заставил себя снять трубку.

– Кто это?

– Доктор Мелцер? – Он узнал хриплый взволнованный голос Тома Линтона, начальника городской службы порядка. – Приезжайте поскорей.

– Что случилось, Том? Куда мне ехать?

– На космодром.