Из его досье я узнал, что, в сущности, он завербовался сам, ворвавшись в консульство в Дрездене и требуя, чтобы ему сказали, почему никто палец о палец не ударит, чтобы прекратить преследование евреев. (Смайли рассмеялся.) Дитер был щедро одарен способностью побуждать людей к действию. (Он посмотрел на Менделя, потом на Гиллэма. Оба внимательно его слушали.) Первой моей реакцией было раздражение. Я всегда считал его школьником и никогда не думал, что он способен стать настоящим агентом. Что этот сумасшедший в Лондоне замышлял? Меня встревожила мысль, что у меня в руках эта бочка с порохом, импульсивный характер которой мог подвергнуть мою жизнь, да и не только мою, опасности. Несмотря на кое‑какие изменения в моей внешности и новое прикрытие, под которым я действовал, из‑за Дитера у меня могли случиться наихудшие неприятности, поскольку рано или поздно он обнаружил бы, что я и есть Джордж Смайли, бывший преподаватель университета. Все началось плохо, и я уже было решил организовать сеть агентов без него. С моей стороны это оказалось заблуждением. Дитер был первоклассным агентом.

Он не пытался сделаться незаметным. Он использовал свою экстравагантность как нечто вроде двойного обмана. Из‑за недуга его не взяли в армию, но он нашел себе место служащего в управлении железной дороги. Он очень быстро достиг значительной должности, и количество информации, которую он добывал, было фантастическим. Точное расписание эшелонов с войсками, с боеприпасами, их назначение, даты… У него была гениальная способность к организации, и думаю, это его и спасло. Он отлично делал свою работу на железной дороге, доказав свою необходимость, работая днем и ночью, и стал почти неприкосновенным. Его даже представили к награде, и гестапо вынуждено было добровольно отложить его досье. У Дитера была чисто фаустовская теория: отдельные мысли не имеют никакой ценности. Надо действовать, чтобы они стали эффективными. По его мнению, наибольшим человеческим заблуждением было отделение рассудка от тела: приказа нет, если ему не подчиняться. Дитер часто цитировал Клейста: «Если бы мои глаза были из голубого стекла и все белое казалось бы мне голубым, то никто бы этого не заметил» или что‑то в этом роде.

Это был замечательный агент. Он даже доходил до того, что умудрялся отправлять поезда в ночь, удачную для бомбардировок. Он выдумал многочисленные собственные хитрости – он был шпион от Бога. Мы не надеялись, что это будет длиться бесконечно, но наши бомбардировки имели такой радиус действия, что фашисты вряд ли стали бы приписывать наши успехи измене одного‑единственного работника, а тем более такого заметного, как Дитер.

Что касается его, моя задача была проста. Дитер много ездил, у него был специальный пропуск. С ним, в отличие от других агентов, было проще связаться. Время от времени мы встречались с ним в кафе или же он приезжал за мной на машине министерства, и мы проезжали сотню километров по автостраде. Но чаще всего мы ездили в одном поезде и в коридоре обменивались портфелями; или же ходили в театр. Каждый приносил с собой пакет, а потом мы обменивались номерками от раздевалки. Он никогда не приносил мне готовых донесений; чаще всего это были машинописные копии распоряжений об отправке поездов.

В сорок третьем году меня отозвали. Мое прикрытие стало ненадежным, и меня могли засветить.

Он умолк и взял протянутую Гиллэмом сигарету.

– Да, Дитер был моим лучшим агентом, но единственным. Работать с Дитером было сплошным удовольствием по сравнению с хлопотами, которые мне причиняли другие агенты. Война закончилась, и я попытался узнать, что же случилось с Дитером и остальными.