«Я так одинок».

Сейчас с этим было не поспорить. Еще немного, и все, должно быть, начнут судачить о нем, избегать его. Но сейчас никто его не избегает. И по утрам все говорят ему «с добрым утром», а при расставании говорят «прощайте». Он ненавидел эти человеческие приветствия. Ему все время казалось, что они звучат не к месту, невпопад.

В обеденный перерыв он часто ходил гулять. На бульваре под светлыми деревьями играли в мяч министерские официанты. Мяч летал то прямо, то по дуге, но всегда попадал точно в перчатку ловца — издалека казалось, будто его притягивает туда магнитом. Кадзуо остановился и некоторое время восхищенно наблюдал за игрой. Если бы у этого мяча был какой-то смысл, какое-то тайное значение, то эта игра не состоялась бы. Мяч упал бы и укатился в какие-нибудь заросли — век ищи, не отыщешь.

Апрельское солнце было чудесным. Люди, прогуливающиеся по дорожкам, иногда доставали из карманов носовые платки и утирали со лба пот. Пот — это доказательство того, что мы живем. И моча тоже. Ни в поте, ни в моче не было никакого смысла. Если бы в них был хоть какой-то смысл, то они бы исчезли, и тогда Кадзуо бы умер.

Мир Кадзуо рассыпался, смысл распылился. Осталось только тело. И его выделения. Тщательно контролируемое, полностью послушное, оно отлично функционировало без всяких сбоев. В точности так, как сказал ему врач. Абсолютное здоровье.

Прогуливаясь, он зашел в парк. Если пройти через парк насквозь, то от выхода рукой подать до дома Тохата. Ну что ж, прогуляемся туда. Сегодня рабочий день. В это время Фусако должна быть в школе. Он хотел немного побыть один в «комнате, запертой на ключ». Сигэя вряд ли стала бы препятствовать ему. Воздух в этой комнате был чистым, как в могиле. Если будет желание, то можно напустить в комнату газ. «Хотя я навряд ли убью себя». Он не был рожден для того, чтобы лишить себя жизни. Он плохо представлял себе свое будущее, но это не значило, что он способен на самоубийство. Он достал спички. На ходу принялся ковырять в ухе концом без серной головки. Ему было приятно, что у него чешется ухо. Внутренний, далекий, недосягаемый зуд. Зуд, укрытый глубоко в недрах тела, в темном месте, куда никогда не заглянуть. И спичкой тоже не достать. И от этой невозможности дотянуться туда спичкой он на мгновение испытал самое настоящее счастье.

Кадзуо нажал на кнопку звонка. Звук гулко разнесся по пустому дому. Белая, полная тонковолосая женщина-опарыш появилась на пороге. На улице светило яркое солнце, и от этого казалось, что затхлая прихожая утопает в темноте. Прежде чем Кадзуо успел хоть что-то сказать, Сигэя заголила взволнованным голосом:

— Как хорошо, что вы пришли. Если вам понравится, можете всегда приходить к нам в обеденный перерыв. Однако сегодня — это как нельзя вовремя. Маленькая госпожа как раз сегодня дома. Она с утра неважно себя чувствовала и не пошла в школу. Но вы не волнуйтесь, она в полном порядке… Вот послушайте. Слышите, она там бегает? Как узнала, что это вы пришли, побежала переодеваться. Нельзя гостя встречать в халате. Да и не всякая одежда подойдет — надо выбрать такую, в которой вы ее еще не видали. А это так нелегко. А потом еще и к зеркалу надо подойти, привести себя в порядок. Маленькая госпожа теперь так умело накрашивается. Ведь если накрашиваться, как маленькие дети, — это же только людей смешить. А она научилась класть краску так, что ничего не заметно. Она очень заботится о своей коже, так, чтобы всегда быть в порядке, если вдруг представится возможность встретиться с вами. Пока не сделает массаж лица, не ложится спать… Ну что ж это я держу вас на пороге, господин Кодама, проходите.