То, что испытывал Р., несомненно, было самой настоящей любовью. Однако гений не способен к такой любви. Чтобы украсить свои страдания, Р. сравнивал чувство, которое владело им, с любовью Гэндзи и Фудзицубо, с любовью Пеллеаса и Мелисанды, с любовью Тристана и Изольды, с любовью принцессы Клевской и герцога Немурского и с прочими классическими образцами этого прекрасного чувства.

Мальчик молча слушал Р. и удивлялся тому, что в его исповеди, в его любви не было ни одного нового, не известного ранее элемента. Все было предсказуемо, не раз описано и многажды пережито. Любовь из книг была более яркой и живой. Любовь, описанная в стихах, была во много раз прекрасней. Как же это произошло, что Р. в своем стремлении к мечте опустился до реального чувства? Мальчик не мог понять, откуда берется в людях эта тяга к заурядности.

По мере того как Р. говорил, сердце его все более смягчалось, и теперь он начал пространно описывать красоту свой возлюбленной. Эта женщина, должно быть, и на самом деле была красавицей, но многословные описания не рождали в мальчике ни одного образа. Р. пообещал в следующий раз показать ему фотографию, потом на мгновенье смутился и вдруг таким тоном, будто он подводил итог всему, о чем рассказывал раньше, сказал:

— Она говорит, что у меня очень красивый лоб.

Мальчик посмотрел на его лоб под растрепанными волосами. Освещенный проникающим с улицы светом, этот лоб слегка поблескивал. Больше всего он был похож на два спрятанных под кожей крепко прижатых друг к другу кулака.

«Ну и лобешник», — подумал про себя мальчик. В том, что он увидел, не было ни капли прекрасного. «Самый настоящий лобешник. Чего уж тут красивого?» — снова подумал он.

Это был момент прозрения. Осознавая человеческую жизнь или любовь, мы вдруг понимаем, что к ним всегда примешивается нечто глупое и забавное, но без этого — глупого и забавного — мы просто не можем ни жить, ни любить. И мальчик наконец заметил в любви своего друга «глупое и забавное», заключавшееся в том, что Р. искренне верил в красоту своего неказистого лба.

«Должно быть, — подумал мальчик, — я тоже живу, вбив себе в голову, пусть более абстрактную, но от этого не менее глупую мысль. Должно быть, — подумал он, — я тоже живу». И от этой мысли ему стало страшно.

— О чем ты там думаешь? — вдруг спросил Р. своим обычным, ласковым голосом.

Мальчик, закусив нижнюю губу, рассмеялся в ответ. За окном начало смеркаться. С улицы были слышны громкие крики игроков бейсбольной команды и то и дело раздавался один и тот же короткий сухой звук, с которым улетал в небо отскочивший от биты мяч.

«Наверное, и я тоже когда-нибудь совсем перестану писать стихи», — впервые в жизни подумал мальчик. Но до того дня, когда ему станет окончательно ясно, что он не поэт, было еще далеко.

ТОРГОВЫЙ ЧЕЛОВЕК

«Сад Ангелов» находился на вершине самого высокого в окрестностях Н. холма. Монастырь был основан в 31 году Мэйдзи, и с тех пор внутренняя жизнь этого маленького, отгороженного от всего остального мира островка оставалась сокрытой от глаз посетителей, и в особенности от мужских глаз.