Сейчас он стал ближе к императору, чем первый министр, и так продолжалось уже два года, по его мнению. Он часто занимался такой оценкой. Нужно только проявить терпение, подождать, пока глаза старика станут видеть еще хуже, а потом еще и его силы под грузом должности иссякнут…

Все это было у него впереди.

Он посмотрел через комнату на жену. И его сердце содрогнулось от страха перед черной, как агат, яростью, которую он прочел в глазах Юлань. Она способна впадать в невероятную ярость. У нее огромные глаза, как ему казалось. Они смотрели так, словно могли поглотить эту комнату – и его тоже, – втянуть все в черное забвение внутри.

Его наложницы могли выть и стонать. Они все еще рыдали на женской половине, пронзительно, как гиббоны. Его стройная, сжатая, как пружина, жена накапливала яд, подобно змее, в смертельно опасном гневе, а потом наносила удар.

Она всегда его пугала. С того утра, когда они познакомились и были официально помолвлены. Потом в их брачную ночь, которую он запомнит до самой смерти; то, что она делала, что говорила, стало шоком для него. С той ночи и по сей день Юлань пробуждала в нем самое сильное желание, какое ему доводилось испытать, хоть он и боялся ее. Возможно, именно потому, что боялся.

Печально для мужчины, если его влечет к жене, даже сейчас, сильнее, чем к зрелым и юным наложницам и куртизанкам, и он стремится угодить ей любым способом, какой только может вообразить себе.

Она перевела дух, его жена. Он смотрел на нее. Она надела темно-красное платье из шелка ляо, подпоясанное золотой цепочкой, прямого покроя по моде воспитанных женщин, с высоким воротом. На ногах у нее были золотистые туфельки. Она стояла совершенно неподвижно.

«Так замирают змеи», – подумал Кай Чжэнь, глядя на нее. Говорят, некоторые змеи на севере издают треск, как кости игроков, перед тем, как напасть.

– Почему первый министр не умер? – спросила она.

Ее голос иногда напоминал ему о зиме. Лед, ветер, кости на снегу.

Он с опозданием заметил, что у нее дрожат руки. Это не похоже на нее и говорит о том, в какой она ярости. Не в страхе. Она не испытывает страха, его жена. Она умеет ненавидеть и бесконечно стремиться наверх, полностью отдаваться ярости, которую не в состоянии (по-видимому) контролировать, но ей неведом страх.

А он боится. Он боится даже сейчас, вспоминая события в саду этим утром. Так мало времени прошло, но они, казалось, находятся на дальнем берегу широкой реки, и нет парома, который перевез бы его обратно. Он видел то, что ждет его на том берегу, и понимал, что это гибель.

В городе, где он родился, в его честь воздвигли стелу. Он представлял себе ее поверженной, разбитой, заросшей травой, а высеченные слова похвалы затерянными во времени и в памяти мира.

Он смотрел на жену, слышал неутихающий плач женщин на другом конце двора.

– Ты хотела, чтобы я убил его в Гэнюэ? Возле императора и стоящих там стражников? – он легко изобразил сарказм и иронию, но сейчас был не в лучшей форме и понимал, что она не это имела в виду.

Она подняла голову.

– Я хотела, чтобы его отравили, еще год назад. Я тебе об этом говорила.

Говорила. Кай Чжэнь сознавал, что из них двоих ее можно назвать более мужественной, более прямой. Он был склонен использовать хитрость, наблюдать, не предпринимать ничего напрямую. Слишком женственный, если верить теории последователей Чо. Но он всегда утверждал (и верил), что при этом дворе, при любом катайском дворе, обычно побеждает самый ловкий.

Если не произойдет то, что случилось сегодня утром.

– Дело в армии, жена. Когда генералы У Туна потерпели…

– Нет, муж! Когда У Тун потерпел неудачу! И именно ты поставил евнуха во главе армии. Я говорила, что это ошибка.

Говорила.