— Коржики возьми, — посоветовал Скрипач, заворачивая розы обратно в газету.

— Да ну, — отмахнулся Ит. — На утро оставим.

— Тогда ладно… Блин, ну неужели нельзя вырастить какой-нибудь неколючий сорт?! — вызверился Скрипач. — Что за…

— Давай я. — Ит сунул ему рюкзак, разложил газеты на полу.

Сейчас ему было очень хорошо. Немного шумело в голове от выпитого, слегка сбоила координация — но это ерунда, если сравнивать с появившимся теплом и покоем. Мысль о Маден, оставшейся в обществе Орбели, грызла гораздо меньше, мысли о работе, ради которой они сюда, собственно, и прибыли, вообще витали где-то очень далеко, и сейчас, в данную минуту, он ощущал то, ради чего стоило, пожалуй, потерпеть и все остальные мысли, и эти унизительные тесты, и прежнее отчаяние.

Он наслаждался минутой.

За чистым окном — тихий, ласковый московский вечер, летний, неспешный. Огромная мирная река, ленивые голоса, иногда — шум проезжающих машин. Внизу, скорее всего в кулинарии, играет плохо различимая мелодия. Продавщицы, отпустив основных клиентов, слушают радио. «Только с тобой… свиданья с чистой и невинной судьбой… и васильковые глаза предо мной… сияют ярче, чем огни… Ты вдохновение мое… И я обязан сохранить…» Какое-то танго, скорее всего что-то новенькое. Давно не были, давно, и поэтому сейчас особенно хорошо — вот так.

— Ты заснул, что ли? — мрачно спросил Скрипач из прихожей.

— Сейчас, — отозвался Ит, поспешно заворачивая свежие упругие розы в промокшую газету. — Уже иду.

«Мы дома, — подумал Ит, идя следом за Скрипачом к лифту. — Как это ни парадоксально, но мы и в самом деле дома. Ну, или почти дома. Казалось бы, при чем тут прежняя инкарнация?»

Они слишком хорошо знали ее расписание, чтобы приходить раньше восьми. Это не имело смысла. Роберта Ольшанская, ныне занимавшая должность начальника отдела структурного анализа и являющаяся почетным академиком института им. А. Конаша, раньше восьми дома не появлялась никогда. После работы, заканчивающейся в шесть, она наскоро ужинала в столовой, а затем отправлялась или обратно, в свои лаборатории, или на какие-нибудь совещания, или в переговорную, для беседы с сотрудниками из отдаленного филиала, или… впрочем, это было неважно.

Домой Роберта уже давно не спешила.

Потому что не было смысла спешить.

Дома ее никто не ждал.

Уже очень много лет Роберта Михайловна Ольшанская жила одна в своей роскошной трехкомнатной квартире на двадцать первом этаже «централа» высотки на Котельнической. Эти квартиру ей сгоряча дали тридцать девять лет назад — вместе с государственной премией, вместе с докторской степенью, которую она получила в обход кандидатской, вместе с должностью в Официальной службе, вместе с полным пакетом социальных и медицинских услуг.

Все они тогда испытывали воодушевление и подъем. Роберта, в которой на короткое время проснулись совершенно ей несвойственные женские желания, даже немного исправила форму носа и подкорректировала фигуру, по ее словам — помолодела и похудела.

Однако дальше дело не пошло.

Слишком много было работы.

А потом…

Все открылось пятнадцать лет назад. Тогда они в очередной раз выклянчили правдами и неправдами назначение на Терру-ноль, наскоро закупили подарки, и приехали. Дома предстояло пробыть неделю, дальше их ожидала работа инструкторами в одном из базовых адаптационных лагерей Официальной службы. Три месяца поистине райской жизни — лучше любого отпуска. Тогда еще была жива Эдри, которая могла отдать такое назначение им двоим.