— Да будет воля твоя…

Вновь появились рорванцы, на сей раз с веревкой. Они обернули веревку вокруг одного и начали спускать его в яму, чтобы спасти землян.

Глава тринадцатая

Тропа заканчивалась крутым спуском, скалы обрывались к сверкающему далеко внизу морю. Это напоминало Лоренцену часть калифорнийского побережья — суровая красота гор, травы, кустов и низкие темнолистные деревья по склонам. Широкий белый берег внизу… Но здешние горы выше и круче. Лоренцен вспомнил слова Фернандеса о том, что ледниковый период на Троэсе наступил вслед за недавним периодом тектонической активности. Вероятно, огромный спутник делает здесь процесс диастрофизма более быстрым, чем на Земле. Лоренцен подумал о маленьком геологе и его могиле. Они потеряли милого Мигеля.

Хорошо, что спасены Торнтон и фон Остен. Лоренцен вспомнил долгий разговор, который произошел у него с марсианином после этого события. Торнтон рассказывал о своих планах короткими, отрывистыми фразами, чувствуя внутреннюю необходимость убедить себя. Он признал, что был неправ. Если рорванцы замышляли убийство, то почему спасли его? Лоренцен никому не говорил об этом разговоре, но добавил к своему списку еще один вопрос.

Фон Остен по-прежнему враждебно относился к чужакам, но старался не проявлять этого. Торнтон, потрясенный происшедшим, ударился в другую крайность — теперь он доверял рорванцам не меньше Эвери. Марсианин размышлял над теологической проблемой: имеют ли рорванцы душу? Гуммус-луджиль бодро и святотатственно ругал бесконечное путешествие. Лоренцен чувствовал себя в эти дни очень одиноким.

Он делал успехи в языке. Он уже мог следить за разговором Эвери и Джугау и убедился, что это были вовсе не уроки. Психолог, неопределенно улыбаясь, ответил на его вопросы с легкостью, которая заставила Джона Лоренцена заикаться и говорить бессвязно. Да, конечно, он уже хорошо овладел языком, и рорванец рассказывал ему всякие интересные подробности о своей расе. Нет, он не хотел бы терять время и учить Лоренцена тому, что знает сам: позже, Джон, позже, когда мы будем посвободнее.

Лоренцен был рад сбросить с себя эту тяжесть: прекрати, поверь Эвери на слово, перестать размышлять и бояться. В свое время будет дан ответ на все вопросы. Это его не касается.

Лоренцен стискивал зубы и заставлял себя продвигаться в своих исследованиях все дальше. Ему не приходило в голову, что он сильно изменился. Раньше он не был таким угрюмым и агрессивным. В том, что не касалось его исследований, он походил на других людей, склонен был позволять другим думать и решать за себя. Теперь он уже никогда таким не будет.

Спуск к морю был изнурительным, но занял всего несколько дней. Спустившись к ровной береговой линии, Лоренцен почувствовал себя так, словно у него начались каникулы. По словам Эвери, Джугау утверждал, что им осталось до цели лишь несколько дней пути.

В этом месте береговая линия равнины с трудом оправдывала свое название. Она сужалась до полоски километровой ширины, покрытой травой и деревьями, а дальше начинались высокие скалы — подножие гор. Берег походил на калифорнийский — широкая полоса прекрасного песка, собранная в пологие дюны, омываемая соленой водой. Но на Земле никогда не бывает такого яростного прибоя, ревущего и пенящегося у берега, не бывает и такого мощного прилива, который дважды в день заливает весь берег. Никакой добычи здесь не попадалось, и отряд питался травами и кореньями.

Лоренцен чувствовал, как в нем нарастает напряжение по мере того, как позади оставались километры пути. Еще несколько дней и… ответ? Или новые вопросы?

Смерть посетила их, прежде чем они достигли конца пути.

В первый же день, когда они добрались до места, где скалы обрывались прямо в море, их застиг прилив. Скалы и обветренные валуны, наполовину погрузившись в песок, образовывали невысокую стену на их пути.