Когда мы подходим друг к другу так близко, что можно разговаривать, я начинаю рассказывать:

— Меня зовут Арон Ральстон. В субботу меня придавило камнем, я провел пять дней без воды и пищи. Этим утром я отрезал себе руку, чтобы освободиться, и потерял уже много крови. Мне нужна медицинская помощь.

Я заканчиваю свою речь, и мы останавливаемся друг перед другом, лицом к лицу, в нескольких метрах друг от друга. С правой стороны вся моя одежда — от воротника рубашки до кончика ботинок — покрыта кровью. Я смотрю на мальчика — ему не больше десяти лет — и понимаю, что, наверное, перепугал его на всю жизнь.

Мужчина что-то говорит, его единственная короткая фраза доходит до меня, как сквозь туман, пока наконец что-то не щелкает в моем мозгу. Осознав, что у него немецкий акцент, я разбираю шесть слов:

— Они сказали нам, что вы здесь.

Мне требуется добрых пять секунд, чтобы понять весь смысл его заявления, и в следующий миг я уже иду на полной скорости вниз по каньону, прикрикивая на эту ни в чем не повинную семью, чтобы они тоже двигались.

— Нам нужно идти. Можем говорить по пути. Вы меня понимаете?

Отец кивает, но не соглашается:

— Вам нужно остановиться и отдохнуть.

Я повторяю команду:

— Нет. Нам нужно идти. — И затем начинаю бомбардировать их вопросами: — Кто — «они»? Кто вам сказал, что я тут? У вас есть с собой телефон? Он здесь работает?

Семейство трусит следом, стараясь нагнать меня. Отец отвечает:

— На стоянке полиция. Они сказали нам, чтобы мы смотрели в оба, вдруг вы там.

— У вас есть телефон? — снова спрашиваю я.

Нет, у них нет телефона. У отца на шее висит GPS.

— Можете мне сказать, как далеко еще до парковки? — спрашиваю.

— Ну… километра три.

О господи, как так? Я проверяю карту. На карте все кажется гораздо ближе, как будто мы в полутора километрах от того места, где тропа покидает дно каньона, и еще полтора нужно пройти вверх по склону.

— Вы уверены?

Он показывает мне экран GPS. Маршрут размечен, на экране видно, что мы сейчас в 2,91 километра от начала тропы и ниже его на 220 метров. Подъем будет самой ужасной частью пути. Я предчувствую напряжение, которое несет с собой подъем через трехметровые песчаные наносы, где тропа срезает углы извилистой промоины. Я начинаю сомневаться, что доберусь до начала тропы. Может быть, все дело в том, что я уже понял: меня ждут спасатели и что они могли бы прийти и забрать меня, — в любом случае, такое ощущение, что мое тело сдается. Я потерял слишком много крови. Даже небольшие препятствия требуют от меня невероятных усилий и заставляют мое сердце биться на верхнем пределе.

Продумывая последовательность событий, которые быстрее всего приведут меня к квалифицированной медицинской помощи, я спрашиваю туристов, как их зовут, чтобы потом попросить их кое о чем.

— Я Эрик, а это Моника и Энди, — отвечает отец семейства. — Наша фамилия Мейер, мы из Голландии.

Это объясняет и акцент, и отличный английский. Я еще не слышал, как говорят Моника и Энди, но могу спокойно предположить, что английский у них не хуже, чем у Эрика.

— Так, Эрик. Вы все выглядите довольно спортивными. Нужно, чтобы один из вас побежал вперед и привел полицию.

Я уверен, что люди в начале тропы — не полицейские, но так он их сам назвал.

— Надо, чтобы они прислали сюда носилки и людей, которые меня вынесут. Вряд ли я могу сам выбраться. Сделаете?

— Моника может сбегать — она быстро бегает.

Все еще на ходу я смотрю на его жену, и она кивает.

— Вы понимаете, что мне нужно? — спрашиваю я.

— Да, носилки и…

Я перебиваю ее:

— Подождите.