Я замираю, как громом пораженный, а затем меня переполняют эмоции. Не веря своим глазам, я пытаюсь понять, как Моника и Энди успели добраться до начала тропы, а спасатели успели подогнать вертолет. Но потом соображаю, что вертолет уже был здесь. Мое изумление сменяется огромным облегчением. Я больше ничего не могу сделать в эту минуту, просто стою в песке. Также ошеломленные, Уэйн и Эрик начинают махать руками над головой, пытаясь подать сигнал вертолету. Мы на середине каньона, самые высокие, самые темные фигуры на пространстве поперечником сто футов, на ровном песчаном наносе, скудно поросшем короткой травой и чахлыми хризотамнусами, но даже сейчас я не уверен, что из вертолета видят нас. Железная птица закладывает вираж на малой высоте, снова пролетая над нашими головами. Я оглядываюсь в поисках лучшей площадки для посадки и решаю, что это — промоина прямо перед нами. Поспешно преодолеваю пятьдесят метров до края песчаного наноса, вертолет разворачивается на сто восемьдесят градусов и парит в шестидесяти метрах над сухим руслом. Эрик догоняет меня, и мы смотрим, как вертолет начинает снижаться. Я делаю десять коротких шагов по руслу каньона и разворачиваюсь спиной к зоне приземления: струя воздуха от несущего винта наверняка поднимет тучу песка. Приходится собрать все оставшиеся силы, чтобы остаться на ногах: колени дрожат, и все инстинкты требуют упасть на колени и целовать землю в благодарность за свое спасение. Но я четко осознаю, что мозг устал нести груз боли, устал соблюдать дисциплинарные требования, поддерживавшие меня до сих пор. Мозг хочет выйти из игры, а я не могу позволить ему это до тех пор, пока не окажусь в больнице.

Вой двигателя стихает, и пыльный ветер у меня за спиной превращается в бриз. Обернувшись, я вижу, как из задней дверцы вертолета неуклюже выпрыгивает пассажир и делает мне знак. Я быстро иду к нему по широкой дуге. Он стоит у боковой двери и кричит:

— Вы Арон?

Я киваю и кричу ему в ухо:

— Да! Вы не могли бы меня подвезти?

Внутри салона вижу офицера в незнакомой форме, он сидит на дальнем конце кожаного дивана и таращится на меня. Никаких медработников с капельницами, ни на ком нет латексных перчаток, не видно никакого медицинского оборудования. Я не ожидал, что меня встретит санитарный вертолет, но и полностью кожаной обивки тоже не ожидал.

По какой-то причине экстренность ситуации улетучивается, я честно хочу дать пилоту или офицеру шанс постелить на кожаное сиденье тряпку или куртку, пока я не запачкал его кровью. Ни к кому конкретно не обращаясь, кричу в вертолет:

— У меня кровь течет — я вам тут все испачкаю!

— Лезь давай! — грохочет чей-то голос, и я карабкаюсь через два сложенных рюкзака на середину заднего сиденья.

— Пожалуйста, возьмите мой рюкзак! — кричу я человеку, который подзывал меня жестами, и киваю туда, где метрах в двадцати пяти от вертолета стоит Эрик с моим рюкзаком в руках.

Спасатель бежит к нему, пригибаясь под винтами, и возвращается с почти пустым рюкзаком. Все, что там осталось, — бутылка и кэмелбэк с несколькими унциями грязи в них, налобник, мультитул и две камеры, общим весом каких-нибудь два килограмма. Однако в пути, пока я шел последние две мили перед встречей с семьей Мейер, мне казалось, что он весит впятеро больше. Обидно бросать вещи здесь, думаю я, после того как столько времени их тащил. Все на борту, мы пристегиваем ремни, и пилот запускает двигатели в полную силу, поднимая пыль со дна каньона.

Кто-то передает мне наушники, офицеры помогают мне надеть их поверх синей бейсболки «Арктерикс». Пилот спрашивает, слышно ли его, я отвечаю «да», устраиваясь на кожаном сиденье и поднимая раненую руку над головой. Так чуть легче переносить постоянную пульсацию боли. Я наблюдаю, как капельки крови катятся с моего локтя по свисающей полоске стропы. Одна за другой они достигают конца стропы и падают на уже пропитанную кровью рубашку.