– Ты, Пахомыч, брось спорить, – отмахнулся бородатый.

– Одевайся поскорей и сбегай в милицию. Скажи: Иван Иваныч велел сказать, что в бане один буржуйчик засел. Контрик. Агитацию разводит. Пусть пришлют кого-нибудь протокольчик составить.

Пахомыч понимающе шмыгнул носом, засуетился, быстро натянул портки, обул на босу ногу сапоги и побежал по улице Братьев Гракхов.

В это время райисполкомовский кучер заметил бородатого.

– Иван Иваныч, – донесся с улицы плачущий голос кучера.

– Я уже полчаса жду. Тут в бане председатель из области моется. Товарищ Парамонов. Я за ним на вокзал ездил встречать, да мы разминулись. Я за ним в гостиницу. А там, говорят, пошел председатель в баню. Так вы, может, ему скажете, что его тут бричка ждет. А то у меня лошадь непоеная.

– Председатель? Из области? – обрадовался Иван Иваныч и вдруг осекся. – А какой он из себя?

Он схватился за голову и, не дожидаясь ответа, ринулся в парильню.

– Кто здесь товарищ Парамонов? – спросил Иван Иваныч прерывающимся от волнения голосом.

– Я – товарищ Парамонов, – отозвался домывавшийся холодной водой толстяк. – Вы что, опять насчет советской власти спрашивать пришли?

– Что вы, товарищ Парамонов, что вы-с, – залебезил Иван Иваныч. – Это я по глупости своей. Прошу пардону. Я, товарищ Парамонов, пришел сказать вам, что из исполкома вам лошадь подана. Оч-чень хорошая лошадь. Полукровочка-с…

Выезжая на Малую Популярную улицу, Парамонов встретил спешивших по направлению к бане милиционера с папкой под мышкой и Пахомыча, деловито поддерживавшего брюки. Лицо у Пахомыча сияло. Он был горд ответственной миссией, возложенной на него Иваном Иванычем.

Рассказ о кондовом хаме

И возбуждал восторги дам

Огнем кулацких эпиграмм.

Явление Пасюкова народу произошло несколько лет назад. В некоем литературном сборище. Встал за столом совсем молодой человек и нараспев прочитал поэму «Караковые буераки».

Он еще не успел закончить чтение. Еще звенели пламенные строфы поэмы:

Еще исходил Пасюков в безысходной тоске:

И вдруг в затихшем зале раздался душераздирающий крик. Это известная литературная дама Антонина Мокроглаз от избытка чувств упала в обморок и тут же, не приходя в сознание, написала восторженную статью.

Напрасно более уравновешенные соседи пытались привести ее в чувство. Она на миг приоткрыла свои набухшие от слез веки и простонала:

– Какая прелесть! Да ведь это настоящий поэт кулачества. Какой лиризм! Дайте ему только подрасти. Ну, вылитый ранний Есенин! Какая чудная тоска по старине! Какой слог! Какая антисоветскость! «Вижу: вот идет как будто подхорунжий весь в медалях». Ведь этот подхорунжий так и стоит перед моими глазами. Какая стихийная реакционность! Ах, как чудненько! Нет, нет, пожалуйста, не приводите меня в чувство, – простонала обильно политая водой из графина товарищ Мокроглаз и снова потеряла сознание.

Домой ее бездыханное тело отправили в карете скорой помощи.

И шел дорогой той редактор. Почтенный и безмерно спокойный. Редактор путешествовал в прекрасном. Он был влюблен, в красоту и мечтал о лаврах мецената. Ему хотелось найти большое жемчужное зерно. И чтобы в веках пошла немеркнущая слава, что это большое жемчужное зерно раскопал он – почтенный, уважаемый и безмерно спокойный редактор.

И вот шел дорогой той редактор, встретил юного Пасюкова, взял его рукопись и напечатал ее раз. И еще раз. И еще много, много раз.

Пасюков входил в славу. Его приглашали на банкеты и возили на курорты, хвалили в журналах, воспевали в «Колоратурной газете».