Стоило трепать нервы на объяснения с обывателями, не желавшими делиться своим добром с доблестными офицерами Речи Посполитой, чтобы сейчас сжигать эти сувениры, добытые с такими хлопотами и унижениями!

– Только пусть ваши соседи ничего не воруют, – остановил пан Сташицкий Вейцмана, распоряжавшегося около склада, и зло добавил: – Я бы не советовал никому воровать.

Сташицкий прекрасно знал, с кем он имеет дело. Это были люди особой, вымершей уже сейчас породы. Они боялись мышей, не могли выносить вида крови, капающей из порезанного пальца, но систематически ездили через границу с мешочками сахарина, кокаина и камешков для зажигалок, искусно запрятанными в оглоблях и осях телег. На границе их обстреливали и красноармейцы и белополяки, их вылавливали на нашей стороне чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности, их раздевали до нитки и без суда приканчивали польские жандармы и пограничная стража. Но уцелевшие продолжали ездить через границу и бояться мышеи.

И вот этим-то людям выпала на долю несказанная мука тащить на костер пленительные вещи, по которым тосковал толкучий рынок.

– Имейте в виду, – сказал своим соседям Венцман, – вы украдете на копейку, а останетесь без головы. Я не говорю уже, что они сожгут весь двор.

Главное, людей чертовски смущал крыжовник. Лужайку, на которой потрескивали костры, окружали густые чащи крыжовника. В них можно было спрятать весь склад, и никто бы ничего не заметил. Крыжовником можно было пробраться вдоль забора и вернуться во двор с другой стороны, далеко от склада и солдат.

Искушение было велико, но пугала опасность немедленной и беспощадной расправы. И только тучная и тупая мадам Пилипенко – алчная содержательница невкусных домашних обедов – презрела опасность и пыталась было юркнуть в кусты.

– Вы с ума сошли, мадам Пилипенко! – ужаснулся Вейцмаи и заставил ее извлечь из кустов два новеньких романовских полушубка.

Мадам Пилипенко сокрушенно бросила полушубки в костер и, утирая набежавшие слезы обиды, снова устремилась к складу. Полушубки сейчас же начали обугливаться. Рыжая шерсть вспыхнула тревожно, как пожарный факел, и запах паленого волоса воцарился на миг в саду. Потом ветер унес его, и, жалобно потрескивая, загорелся задумчивым синим пламенем лакированный палисандр гитары.

Господину Пальчинскому не сиделось дома. Он вышел на двор и потусторонним взглядом смотрел на жильцов, суетившихся у склада и в саду.

Капитан Сташицкий вежливо козырнул домовладельцу, печально улыбнулся и сказал:

– Ничего не поделаешь – воина!

Аптекарь тяжело вздохнул и, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, включился вместе с Вейцманом в одуряющую работу по перетаскиванию в сад содержимого склада.

– Обратите внимание, Станислав Францевич, – шепнул вскоре Вейцман своему другу и побледнел, – вы узнаете эту шубу?

Ее было трудно не узнать. Она еще совсем недавно прогремела своим великолепием на весь околоток. Бесценная бобровая шаль украшала модную, тонкого английского сукна шубу, которую сшил на зависть своим друзьям и знакомым доктор Либерман, специальность – «детские и внутренние болезни».

У кого хватило бы силы воли бросить в огонь эту воплощенную мечту!

Оба друга, как бы сговорившись, бросили осторожный взгляд на крыжовник. Потом на лице Вейцмана мелькнула внезапная решимость, и он вместе с шубой нырнул в кусты. За ним, согнувшись в три погибели и тяжело сопя, полез в крыжовник и пан Пальчинский.

– Мы ее спрячем у меня на квартире, – горячо зашептал он, протянув руки к шубе. – Когда все, дает бог, успокоится, я ее отдам доктору.