— Это я вам не могу сказать, сэр, — улыбнулся Боб.

— Да потому, что им еще никогда не приходилось слышать слово «прощай». Поэтому, когда ты им его говоришь, они принимают его слишком близко к сердцу. — Калпеппер рассмеялся. — Последняя моя жена хочет в дополнение к состоянию моего отца получить на обед мою селезенку. Поразительно.

— Похоже, мистер Калпеппер, вам приходится несладко.

— Послушайте, от этой работенки даже такого действительно крутого парня, как вы, прошибет холодный пот. Если не возражаете, я отведу вас в кладовку на чердак и оставлю одного. Может быть, меч там, может быть, его там нет. Честное слово, не знаю, что с ним произошло. У меня нет никакого желания копаться во всем этом хламе. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Разумеется. У меня на чердаке тоже полный кавардак.

— И еще… как бы это сказать? Если вы наткнетесь на что-либо личное… понимаете, интимное… Может, мой старик хранил порнуху, письма от любовницы или даже от любовника или еще черт знает что… Что-то нескромное… Просто оставьте все как есть, хорошо? Меня не слишком интересует так называемая правда. Мне бы хотелось помнить отца тем нелюдимым, холодным, мрачным трупом, каким он был при жизни. Для меня было бы большим потрясением узнать, что он тоже обладал человеческими чувствами.

— Я вас понял.

Поднявшись на третий этаж, они прошли до конца по коридору и оказались в комнате.

— Одним словом, оставляю вас, двух морских пехотинцев, наедине. Если отец не избавился от меча, он, скорее всего, до сих пор здесь. Честное слово, не торопитесь, чувствуйте себя как дома. Туалет в коридоре. Если захотите выпить, сделать перерыв на обед — только свистните. Я здесь совсем один, вместе со своими бракоразводными проблемами, пытаюсь связаться с дочерью, которая сбежала с человеком, называющим себя кинодокументалистом. Вы не заметили? В наши дни все они кинодокументалисты. Если я вам понадоблюсь, только крикните. На самом деле это ваш меч, в большей степени, чем мой, и старый мерзавец порадуется, узнав, что меч наконец вернулся к вам, а затем в Японию.

— Благодарю вас, сэр.

— И еще, пожалуйста, не величайте меня сэром. Я просто Том. Мальчишка Джона, Том, сын того самого мистера Калпеппера из компании «Калпеппер, Таунсенд и Мазерс».

— Все понял, Том.

— А можно, я буду называть вас «сардж»? Мне всегда хотелось называть кого-нибудь «сардж», как в кино.

— Конечно, но только я больше привык к «ганни».[8] Так обычно называют комендор-сержантов, которые есть только в морской пехоте.

— «Ганни». О, круто. Итак, ганни, за работу!

Боб обвел взглядом то, что осталось от человека, который командовал, хотя и очень недолго, ротой «А» второго батальона 28-го полка морской пехоты на далеком острове под названием Иводзима, в аду, представить себе который не могли ни его единственный сын, ни даже «ганни» Свэггер, трижды побывавший во Вьетнаме.

Коробка за коробкой Боб двигался назад по жизни Джона Г. Калпеппера, восстанавливая его биографию. Две жены, притом вторая — значительно красивее и моложе первой, подцепленная где-то в середине шестидесятых, когда единственному ребенку Томми — он тоже присутствовал здесь, кучерявый толстячок, подавленный своим блистательным и удачливым папашей, — исполнились беспокойные пятнадцать лет.

Наконец через час и тридцать пять коробок, пройдя через похождения в рекламном бизнесе, Боб добрался до Второй мировой войны. Вероятно, была еще коробка, посвященная Йельскому или Гарвардскому университету, где учился этот парень.