Чуть позже, ощущая привкус гущи дурно сваренного кофе, Хуан отправился под моросящим дождем к кварталу, где расположен пантеон; по пути он покурил, укрывшись в подъезде; опьянев от «сильванера» и усталости, с затуманенной головой, он еще пытался воскресить происшедшее, которое все больше превращалось в слова, в искусные комбинации воспоминаний и обстоятельств, – зная, что в эту же ночь или завтра в «зоне» все, что он расскажет, будет непоправимым искажением, будет упорядочено, представлено в виде развлекательной загадки, шарады в лицах, черепахи, которую вынимают из кармана, как порою «мой сосед» вынимает из кармана улитку Освальда, к радости Сухого Листика и Телль: идиотские забавы, жизнь.

Из всего этого оставалась Элен – как всегда, ее холодная тень в глубине подъезда, куда я укрылся от дождя, чтобы покурить. Ее холодная, отчужденная, неотвратимая, враждебная тень. И еще раз, и всегда: холодная, отчужденная, неотвратимая, враждебная. Зачем ты сюда явилась? Ты не вправе быть среди карт этой колоды, не ты ждала меня на углу улицы Вожирар. Почему ты так упорно лепишься ко мне, почему я должен слышать опять твой голос, твои слова о юноше, умершем на операционном столе, о спрятанной в шкафу кукле? Почему ты опять плакала, ненавидя меня?

Я продолжил свою одинокую прогулку и помню, что в какой‑то момент поддался желанию пойти к каналу Сен‑Мартен, просто уступая тоске, чувствуя, что там твоя маленькая тень станет менее враждебной – может, потому, что однажды ты согласилась пройтись со мною вдоль канала и я под каждым фонарем видел, как на миг сверкала на твоей груди брошь с василиском. Угнетенный этой ночью, рестораном «Полидор», ощущением удара в живот, я, как всегда, покорился инерции: утром снова начнется жизнь, glory halleluyah. Кажется, именно тогда у меня, сморенного усталостью, возникло смутное понимание, что я бился негодным оружием, пытаясь что‑то понять перед зеркалом ресторана «Полидор», и я догадался, почему твоя тень была все время тут рядом, кружила возле меня, подобно призракам у магического круга, стремясь проникнуть в этот эпизод, стать каждым когтем ударившей меня лапы. Возможно, что в этот момент, в конце нескончаемой прогулки, я и увидел силуэт фрау Марты на барже, бесшумно скользившей по воде, похожей на ртуть; и хотя это произошло в городе, в конце бесконечной погони, мне уже не казалось невероятным, что я вижу фрау Марту в этот сочельник в Париже на канале, который не был каналом города. Я проснулся (надо дать каналу название, Элен) засветло на скамье; и опять мне было очень легко найти убедительное объяснение: то был сон, в нем смешались разные пласты времени, в нем ты – в эту минуту, наверно, спящая, в одинокой своей квартире на улице Кле, – была со мною, в нем я явился в «зону», чтобы рассказать обо всем друзьям, и в нем же я немного раньше поужинал, как на поминальном пиру, среди гирлянд, русских букв и вампиров.

Вхожу я вечером в мой город, я спускаюсь в мой город,

где кто‑то ждет меня, а кто‑то избегает и где надо уйти

от страшного свиданья, от чего‑то, чему нет имени,

от встречи с пальцами, с кусками плоти в шкафу,

с душем, которого никак не найдешь, а в моем городе

есть много душей,

есть канал, прорезающий мой город посередине,

и большие корабли без мачт проплывают

в нестерпимой тишине,

они идут в порт, который я знаю, но, возвратясь,

забываю,

в порт, совсем непохожий на мой город,

где никто не всходит на корабль, где остаются навсегда,

хотя корабли плывут мимо и на гладкой палубе кто‑то

стоит и смотрит на мой город.

Вхожу, сам не знаю как, в мой город, а порой, иными

вечерами,

иду по улицам вдоль домов и знаю, что это не мой город,

мой город я узнаю по притаившемуся ожиданью,

по чему‑то, что еще не страх, но похоже на страх, и его

сосущую жуть, и, если это мой город,

я знаю, что сперва будет рынок с торговыми рядами и

с фруктовыми лотками,

блестящие рельсы трамвая, уходящего куда‑то вдаль,

туда, где я был юн, но это было не в моем городе,

а в квартале вроде

Онсе в Буэнос‑Айресе; там запах коллегии,

спокойные стены и белая кенотафия,

улица Двадцать Четвертого Ноября,

где, может быть, нет кенотафий, но она есть в моем

городе, когда приходит его ночь.