Вхожу через рынок, где сгущается роса предвестья,

пока еще безразличного, благодушно грозного, там на

меня смотрят торговки фруктами,

они зовут на свидание, возбуждают желание, и мне надо

идти туда, где скорбь и тлен,

тлен – вот тайный ключ к моему городу, мерзкое

производство воскового жасмина,

вот извилистая улица, ведущая меня на встречу

с неведомым,

лица рыбачек, неглядящие их глаза и вызов

на свидание,

и потом отель, на одну эту ночь, а завтра

или когда‑то потом будет другой,

мой город – это бесчисленные отели и всегда один и

тот же отель,

тропические веранды с тростниковыми стенками

и жалюзи и москитные сетки и запах

корицы и шафрана,

номера идут один за другим, и во всех светлые обои,

плетеные кресла,

и вентиляторы на фоне розового неба,

и двери, никуда не ведущие,

нет, ведущие в другие номера, где еще вентиляторы

и еще двери,

все это – тайные ступени, ведущие к свиданию, и надо

входить и идти по безлюдному отелю,

а то вдруг лифт, в моем городе столько лифтов, почти

всегда есть лифт,

в котором страх уже начинает сгущаться, но иногда

лифт бывает пуст,

когда тебе хуже всего, лифты пусты, и я должен

подыматься бесконечно,

пока не прекратится подъем и лифт не заскользит

горизонтально,

в моем городе лифты похожи на стеклянные клетки и

движутся зигзагами,

проезжают по крытым мостам меж двумя зданиями, и

внизу открывается город и все сильней кружится голова,

потому что мне снова надо войти в этот отель или в

нежилые галереи чего‑то,

что уже не отель, но огромный ангар, куда ведут

все лифты, и двери, и все галереи,

и надо выйти из лифта и искать душ или клозет,

потому что так надо, без объяснений, потому что

свиданье – это душ или клозет,

а вовсе не свиданье,

ищи счастья в одних трусах, с мылом и расческой,

но всегда нет полотенца, надо искать полотенце и клозет,

мой город – это бесчисленные грязные клозеты,

и дверца у них с глазком,

но без задвижки, там воняет аммиаком, и душ

тоже в этом огромном сарае с замызганным полом,

и всегда там полно людей, людей без лиц,

но они там,

они в душевых, они в клозетах, где тоже

почему‑то есть душ,

где я должен мыться, но нет полотенец и некуда

положить расческу и мыло, негде оставить одежду,

а ведь иногда

я бываю в городе одетый, и после душа надо идти

на свиданье,

я пойду по улице с высокими тротуарами, такая улица

есть в моем городе,

и выходит она на пустырь, удаляя меня от

канала и от трамваев,

и вот я иду по ее тротуарам из оббитых

кирпичей, вдоль плетеных оград,

там все встречные враждебны, лошади – призраки и

слышится запах беды.

А не то возьму и пойду по моему городу, и зайду

в отель

или выйду из отеля, и попаду в место,

где всюду клозеты, загаженные мочой

и экскрементами,

или буду там с тобой, любовь моя, бывало же, что я

спускался в мой город с тобою

и в трамвае, набитом чужими, безликими пассажирами,

вдруг понимал,

что надвигается ужасное, что нагрянет Жуть, и мне

хотелось

прижать тебя к себе, уберечь от страха,

но столько тел разделяло нас, и когда, топчась

и толкаясь, тебя вынуждали сойти,

я не мог последовать за тобой, я боролся с коварно

резиновыми фалдами и лицами,

с бесстрастным кондуктором, с бегом трамвая

и его звонками,

пока на каком‑то углу не вырвусь, и, соскочив,

оказывался на сумеречной площади.

О, знать, что ты кричала, кричала, заблудилась в моем

городе, была так близко и недостижимо,

навек заблудившись в моем городе, вот это

и была Жуть, было то самое свиданье,

роковое то свиданье – мы навек были разлучены в моем

городе, где

для тебя, конечно, не будет ни отелей, ни лифтов, ни

душей, лишь ужас, что ты одна, и вот кто‑то

молча приближается к тебе и кладет тебе на губы

бледный палец.