|
Лед по моим расчетам разрушиться помимо дамбы еще на пару километров в сторону самолета. Он в безопасности. — Но уровень воды подо льдом спадет. — Его толщина позволит выдержать и стоящий самолет, и даже взлет его. — Допустим. Как организовать утечку, чтоб она была убедительна? Одного юнца ушедшего к Гау будет недостаточно. — Конечно, — кивнул комиссар, — Есть еще один человек. Человек известный. И не только у нас. Его знают и по ту сторону. Наслышаны о нем. Нам им придется пожертвовать. Но, вообще, нам, так или иначе, с ним придется что-то делать. Среди людей давно уже роптания идут о его методах и перегибах. А таких ассоциаций с твоим правлением нам ведь не нужно. Он конечно полезен на своем месте. Да и имеющее место его скотство бывает полезно. Но он свой ресурс выработал. Он уже знает о бомбе. И он знает, что над ним нависает дамоклов меч нашего гуманного правосудия. — Ежов? — старшина взглянул на комиссара. — Ежов. — Комиссар кивнул. — Согласен, — вздохнул Старшина, — Но кем мы его заменим? — Незаменимых людей не бывает. — Да? — Старшина усмехнулся, — Тогда почему ты не хочешь заменить меня? — Люблю тень. И у меня нет той харизмы. Ты — знамя народа. Ты их идол. Ты их символ побед и выживания. И мы уже говорили на эту тему. Все мысли о твоем уходе преждевременны, если принадлежат тебе. И преступны, если принадлежат любому другому. — Это было несколько лет назад. — Тем не менее, время еще не пришло. Далеко не пришло. И постарайся, чтоб таким, каким я вижу тебя сейчас, никто тебя и никогда не видел. Брови старшины опустились. Он сурово посмотрел на комиссара и медленно придвинул ближе к нему сверток ткани для солдатских портянок, где был замотан предохранитель и флакон с эфиром. — Вы свободны. Товарищ комиссар-наблюдатель. — Сказал он совершенно другим голосом. Комиссар резко встал, взял сверток и вышел из кабинета. — Знамя… Идол… Символ… — тихо прошептал Старшина, — А ведь когда все начиналось, я просто пытался быть человеком. И им и остаться до конца жизни… *** Николай пытался сосредоточиться. Он взывал к своим приобретенным способностям, но вера в них угасала. Он не слышал ничего. Ничего не чувствовал. Он чувствовал, что выход из этих помещений охраняют гвардейцы. Но чувствовал это, потому что знал об этом. А вот чего-то большего он уловить не мог. А казалось, достаточно лишь слегка сосредоточиться и он телепатически услышит, о чем говорят Старшина и комиссар. Но что-то смущало его. Перед его разумом проплыл образ их разговора. Фразы этого разговора. Но внутренний голос твердил, что все это разыгравшееся воображение и ничего больше. Внутренний голос твердил, что все эти способности, пустые мечты и выдавание желаемого за действительное. Может он не мог сосредоточиться от злости? Или его сбивал приятный терпкий вкус местного чая, неизвестного ему рецепта? Или плакаты в зале столовой банно-прачечного комбината? Эти плакаты отличались от черно-белых, нарисованных углем или тушью агиток с солдатами и Старшиной. Тут они были цветные. Молодые румяные женщины с розовощекими детьми. «Дети — это будущее. Новая жизнь, звено в цепи бессмертия. Роди ребенка!». «Святость семьи — основа выживания и возрождения!». И все в таком духе. Видимо основным контингентом на комбинате были женщины, и эта агитация была рассчитана на них. Да нет. Все- таки его с толку сбивали не эти плакаты. Что-то другое… Он вдруг уставился на красивую женщину Лену. |
