Захар же, развернувшись на козлах, подхватил вожжи, поцокав губами, легонько ударил коня по упитанным и хорошо вычищенным бокам.

Заклацали подковы по брусчаткей.

Двинулись.

Все вокруг и правда производило на Клима Кошевого впечатление другого мира.

Дрожка катилась неспешно. Извозчик не спешил, потому что того не требовал пассажир. Сначала ехали вдоль трамвайной колеи, и Захар, не поворачиваясь, говоря громко, поведал: до недавнего времени вагоны тоже тянулись лошадьми. Только в прошлом году их начали переделывать на электрические, потому что городская власть захотела, чтобы было, как в Вене. Тянулось это до сих пор. Частично трамваи еще двигались конской упряжью, но чем дальше, тем чаще випрягали. Новые линии, которые прокладывались сейчас в зажиточные районы, уже с самого начала питались электрическим током. И похоже, это почтение не прекратится.

— Чему почтение? — спросил Клим, подавшись вперед, чтобы извозчик лучше слышал, и возвысил голос.

— Да не кричите вы! — отмахнулся Захар, дальше глядя перед собой, и сбоку могло сложиться впечатление — говорит сам с собой или беседует с широким и округлым конским задом. — Чего вопить на весь королевский город? Я все слышу.

— Да объясни, почему ты так трамваи не любишь. Прогресс же, — и, решив, что простой львовский извозчик в полной мере ощущает вздохи и вызовы времени, добавил: — Я, например, сторонник прогресса. Электричество…

— Да причем тут электричество? — снова отмахнулся тот. — У меня дома керосиновая лямпа. Не скажу, что мы с женой и детьми очень от того страдаем. Улицы надо освещать, что да, то верно. Фонари — правильно, по вечерам и ночам по светлым улицам людей возить выгоднее. Только же свет фонарный — он же не грохочет.

— Все равно не понимаю.

Захар вздохнул.

— Глядите, пане. Пока в трамвайные вагоны запрягали лошадей, ехала эта конструкция медленнее. Зато — тихо. Только подключили электрическую тягу, скорость увеличилась. Но ведь и стучит по мостовой — Матерь Божья! — Он перекрестился свободной рукой, тем более что сами миновали очередной храм. — Еще бывает, искры из-под колес как посыплются! Лошади живые, они поначалу боялись, дергались. У моего кумпля даже понесла кобыла, с пассажирами в коляске.

— У кого?

— Товарища, — охотно объяснил извозчик. — У нас так батяры говорят — кумпель. Раз едете на Лычаковскую, наслушаетесь еще. А о происшествии с моим кумплем газета «Курьер Львовский» потом писала: в коляске сидели пан инженер из Лодзи, его пани инженерова и двое деточек, девочки восьми и шести лет. Еле спасли тогда, отделались испугом, хотя и очень сильным. Пан инженер сам бы простил, женины переживания тоже не сильно заботили. Детей напугали до полусмерти, младшая дивчинка вообще упала в обморок. Словом, заплатил бы мой кумпель большой штраф. Позже говорил: думал уже, как и за сколько продаст лошадь с упряжью, больше нет где денег раздобыть. Слава Богу, нашелся пан Геник, выкрутил из передряги.

— Кто такой?

— Адвокат.

— Ану-ну! — заинтересовался Клим. — Адвокат, говоришь?

— Тоже мне — невидаль! Этого добра в нашем Львове даже многовато, как для одного города. Уже не уживутся между собой. Кто ловчее — тот имеет деньги. Дороговато, скажу я вам, дерут с простых людей. У вас так же?

— Всяко. Чем это кончилось? У твоего… этого самого… кумпеля деньги, как я понимаю, не водятся?

— Зато магистрат наш имеет грязные деньги с того трамвая! — сказав так, Захар Гнатишин распрямил спину, расправил плечи, выкатил грудь и теперь сидел на козлах с видом победителя.