Тут в поле зрения появился, будто ожившая журнальная картинка, жандармский офицер, за ним семенил кругленький «доцент», с тростью и в круглой шляпе. Он нес фанерный чемоданчик, обтянутый штучной кожей, и бросил ношу просто под ноги инженеру. От удара замок раскрылся, изнутри высыпались какие-то стянутые шпагатом книжечки, но разглядеть Клим не успел — группа на перроне дружно сдвинулась, заслонив подозрительный багаж. Кругленький показал рукой влево, офицер подал знак. Один из унтеров заспешил в том направлении, «доцент» покатился за ним. Жандарм же начал что-то выговаривать инженеру.

Увидев, что Кошевого события заинтересовали, офицер пожал плечами, буркнув:

— Пропагандисты. На этой неделе уже третьих снимаем.

Клим решил не вступать в опасные разговоры. А офицер — не вести их дальше. Больше не сказал ничего, кроме традиционного в подобных случаях пожелания счастливой дороги. Да и то выжал из себя: подданные Его Императорского Величества, государевы слуги, никогда не отличались чрезмерной вежливостью и дружелюбием.

Клим, который ранее никогда не пересекал западной границы, пришел к выводу: им тут дано специальное указание сохранять кислые лица. Ограниченный словарный запас, вероятно, определен высочайшим велением. Их перечень может быть написан в каком-то официальной бумаге. Его закрепили гербовой печатью. Вот они и здороваются, говорят «пожалуйста», благодарят и чего-то там желают, потому что есть на то соответствующее распоряжение. Когда поезд наконец тронулся и переехал через Збруч, Кошевой настолько увлекся своей версией, что сам поверил — все так и есть.

Дождался, когда мимо окна его вагона пронесется другой, австрийский, берег реки, тогда не выдержал — оглянулся, почувствовав странную потребность послать в сторону страны, из которой выбрался, последний взгляд. Невольно всплыло лермонтовское полузапрещенное, поэтому и известное в определенных кругах — прощай, немытая Россия. Но Клим сразу отбросил эти строки от себя, даже раздраженно тряхнув головой. Он не знал, действительно ли прощается. Ехал на время, пересидеть бурю, и скоро ли утихнет — понятия никакого не имел.

И еще одно — прощался не с Россией.

Родную Киевскую губернию не считал той страной, из которой более полувека назад отправился в ссылку русский поэт.

Знал: там, куда ведут железнодорожные рельсы, нынешнюю российскую провинцию называют Великой Украиной.

Таможенники с австрийской стороны оказались не то чтобы приветливее, но все равно — другими.

Черноволосый, на вид — венгерский, офицер выглядел похожим на своего российского коллегу, старшего дядю, вспотевшего и пузатого. Отдал честь, взял паспорт, сверил фото, и Кошевой совсем не удивился его реакции, когда их взгляды встретились. Однако там, где Клим мог нарваться на непонимание или грубость от государева слуги, императорский подданный просто поднял брови. Очевидно, не знал, как правильно реагировать на увиденное. Тогда принял единственно верное для себя решение: пропустил гримасу пассажира мимо внимания, вернул документы, снова козырнул и занялся другими.

Кошевой по приобретенной недавно привычке коснулся щепотью пальцев края правого глаза, словно так можно было все успокоить. В очередной раз вспомнив, как жандарма, который выпускал его, это почему-то изрядно разозлило. Решил — вчерашний арестант обнаглел совсем. Кривляется, издевается, назад захотел. Обложил матом, еще и вознамерился припечатать кулаком между глаз, но вовремя вмешался агент в штатском. Имел достаточно полномочий, чтобы даже без формы обуздать праведный жандармский гнев. Правда, потом сам не сдержался, посмеялся.