|
Так вот, «Самолет-1» без груза на сажень высоты преодолевает не менее четырех в длину и может спускаться вдоль склона нашего холма. С грузом в виде реактивного мотора — до трех, посему я и решился убрать старт с горы. «Самолет-2» примерно шестерку показывает. Только, стыдно признаться, я руль на киле недооценил. Понимаете, когда я третьего дня пытался вираж заложить, планер начал скользить на крыло. Повороты большого радиуса, наверно, тоже лучше этим рулем, и на земле маневрировать. Снизу, поди, кажется, что я змейкой летаю, а все по-другому: как машина влево рыскнет, я туда кладу крен, как на велосипеде. Хорошо, что пока не нужно никуда особо целиться, просто в воздухе держусь.
— Да уж, руль направления дома приделаем. А как управлять им, думали? Отдельной ручкой или как-то с главной рукояткой соединить? — Ноги ж пока свободные. А потом решим, когда время будет. Давление поспевает. Я начинаю. — С Богом, Петр Андреич! Эффект присутствия прессы и множества сановных особ ни к чему хорошему не ведет. Но сегодня он забуксовал. Встречный ветер, направляемый вверх склоном горы, подхватил аппарат и поднял на высоту, на которую силой одной лишь лебедки планеры ни разу не взлетали. От высоты захватило дух. Люди внизу превратились в насекомых, Логойский тракт — в ниточку, а границы полей походили на рисунок в топографической карте. Даже в Крыму в такую высь не забирались. Самое удивительное, сегодня Самохвалову совсем не было страшно, только кристально чистый, ничем не замутненный восторг, и даже колючие воздушные струи не могли его выморозить. Конструкция носовой части — стальной каркас под установку двигателя — давала хоть какую-то иллюзию безопасности. Петр не висел животом над бездной, как на «Орле», и не поджимал бедра, опасаясь ожога о котел паролета. Пусть земля, плывущая между сапогами, отстояла на многие десятки саженей, высота не пугала: наоборот, она давала уверенность, что при потере скорости он всегда сможет добрать ее в пологом пике и выправить траекторию. Самое главное, при подъеме на высоту аппарат не швыряло, как крымский планер, — жесткая бипланная коробка оказалась гораздо устойчивее. Оглянувшись, Самохвалов увидел, что удалился от точки старта более чем на полверсты. Развернись он ранее, смог бы поставить рекорд — приземлиться в точке старта. Не беда. Он выполнил плавный разворот и снизился у подножия. Овации не стихали добрых полчаса. Разве что дамы в воздух чепчики не бросали — для чепчиков холодно в феврале. Петю тискали, лапали, похлопывали по плечам. Фотографы, не жалея пластинок и магния, снимали его с князем, с группой военных, на фоне планера. Подтянувшийся к торжествам Можайский оказался вниманием обделен, что его обидело изрядно. Второй полет особого взрыва эмоций не вызвал. Ракетоплан, испустив облако пара, лихо скакнул в воздух и шлепнулся на лыжи сажень через сорок. Абсолютный прорыв в авиации оказался не столь зрелищным, как эффектное парение глайдера, хотя «Самолет-2» лишь улучшил прошлые планерные достижения. Реактивной машиной больше заинтересовались военные, задавая кучу вопросов и комментируя увиденное с выражением маститых знатоков аэропланного дела. Они же упросили повторить подлет. Самохвалов отправил адмирала в помощь Джевецкому развлекать журналистов, сам заправил бак водой и подсунул топку под котел. Прикинув, что давления ждать не менее четверти часа, сам подошел к одной из кучек гостей, занимая их болтовней о будущем авиации и воздухоплавания. — Что ж мешает вам, пан авиатор, на этом снаряде подняться бардзо высоко, как на первом? — вопрошал дородный господин польско-купеческой наружности. — Для старта планера я применил силу лебедки, встречный ветер и высоту холма. Главное значение второго снаряда в том, что он взлетел на своем двигателе. — Он всегда будет лётать на чтердесци саженей? То ест мало. |
