| И тут как-то случилось неожиданное. Пошли Витька с сестрой, как обычно, «в поход». Как обычно, расстелили одеялко, сели, покушали хлеба с молоком. Галька сняла трусы, легла играть в «мамку». И — то ли легла как-то по-особенному, то ли Витька тыкнул сильнее обычного, только пис у него просунулся дальше, стал уходить вглубь Гальки. Раньше только головка окуналась, тыкалась в Галькину щелку, а теперь весь пис, будто чего прорвав, стал уходить внутрь. Галька ойкнула, А Витька ещё надавил. И потом стал в ней двигаться, двигаться… Галька сразу пыталась оттолкнуть, как будто ей больно было, а потом сама стала двигаться навстречу, «подмахивать». Потом Витька устал, вытащил своего писа. И!.. Такой ужас они увидели вместе с Галькой! Весь Витькин пис был в крови, в крови было у Витьки всё вокруг, весь низ живота у Гальки был перепачкан кровью!.. Перепугались оба страшно! Витька подумал, что разорвал чего-то своей сестре. Конечно, он же чувствовал — как будто чего-то рвётся! Он приложил своего писа к Галькиному животу. Длинный возбуждённый пис от низа живота дотягивался до пупка. Что тут может быть? Кишки? Лёгкие? Если Витька проткнул сестре лёгкие, то она вот-вот умрёт. А родители его убьют. Галька плакала, била Витьку кулаками. Если бы она была при смерти, то кулаками, наверное, не била бы. Витька стал успокаивать сестру. Обтёрлись травкой, листьями кукурузы. — Трусы не надевай, — предупредил сестру Витька, — запачкаются. Немного посидели. — Пойдём домой, ты как? — спросил сестру Витька. — Ничего. Только страшно — сказала она тогда ему, размазывая слёзы, которые всё ещё продолжали катиться из глаз. Но никаких страшных последствий после кровавого происшествия не случилось. Родителям ничего не сказали, и они ничего не узнали. У Гальки ничего не болело, крови больше не было и вообще всё опять стало весело и хорошо. Только перестали они ходить «в поход». Витька иногда звал: — Пошли, просто погуляем. Но Галька отказывалась. Боялась. А Витька звал опять. Клялся, что ничем её не обидит. Только сходят в кукурузу, выпьют вместе молочка — и всё. Поверила. Когда молоко выпили и съели хлеб, Витка осторожно попросил: — А, давай, попробуем, как раньше? Мы с тобой поиграем в «папку-мамку», как раньше, я просто на тебе полежу?.. — А, давай, вначале — в «больницу»? — сказала Галька. Она медленно, как-то по-особенному перевязывала Витькин пис. Вначале подержала, погладила, внимательно его рассматривая. Потом обмотала кукурузным листом и продолжала держать в руках. «Лечить» Гальку Витька уже не стал. Они, не сговариваясь, пошли к одеялу. Галька улеглась, приподнявши бёдра, сняла трусы. И — да, как в прошлый раз, раздвинула согнутые в коленях, ноги. Витька не сдержал своей клятвы. Он сразу хотел делать всё, как раньше, но не встретил уже привычного препятствия, и продвинул, правда, с усилием, своего писа дальше и так — по самые, до самого конца. И Галька не вскрикнула и ничего не сказала. И потом, когда они ещё и не раз, и не два приходили в кукурузу играть в «папу-маму», крови у неё уже не было. Когда Витька это рассказал, почти всё мне стало понятно. Только один вопрос я в своё время не прояснил с Толькой Зубковым и спросил у Витьки. Я сказал, что, говорят, от этого бывают дети. Что будет, если Галька вдруг забеременеет? И Витька меня успокоил: — Что ты! Дети родятся, когда уже все взрослые, когда женятся!.. В общем, опасений на этот счёт, оказывается, тоже никаких быть не могло. Мы ещё не взрослые и жениться нам — как пешком до дружественного Китая. Но лето это у меня было последним в совхозе. Я поступил в культпросвет, и уже с осени стал жить в городе, в общежитии. А с Галькой встретился вновь уже на её свадьбе. Меня нашли, пригласили пофотографировать торжество в семье Мелешкиных. Галька дружила где-то с год с парнем из соседней улицы, Серёжкой Пантюхиным. |
