Астраханская дивизия, потеряв убитыми и ранеными всех командиров полков, дрогнула под натиском красных, поддалась. Ряды астраханцев заколебались, заметались — и побежали.

Наперерез ослушникам и трусам стронулась, понеслась широким разливом Атаманская дивизия — атаманцы на скаку секли бежавших четырёххвостками.

Аэропланные отряды полковника Ткачёва бомбили кавалерию Думенки, щедро опорожняли целые ящики увесистых «стрелок», падавших с высоты — и протыкавших насквозь всадников вместе со скакунами.

— По кавалерии… пальба батальоном!

— Вторая рота, пли!

— Третья рота…

— Четвёгтая…

Двумя часами позже дроздовцы вошли в станицу.

— Ишь, как уделали, ироды… — проворчал Исаев, хмуро поглядывая на Великокняжескую, обрамлённую траурным кантом окопов, на пару церквушек, рябых от шрапнели, на перерытые воронками улицы, на пожарища, из чёрной гари которых вставали закопченные печи, будто памятники могильные. На площади торчали виселицы — это Врангель велел вздёрнуть мародёров из Горской дивизии. А ты не кради!

Станица была оставлена красными — Ворошилов с Егоровым поспешно отступали, уводя свои потрёпанные армии. Это был отчаянный драп вдоль железной дороги — тянувшийся рядом с путями тракт был сплошь забит брошенной артиллерией и обозами вперемешку с конскими и людскими трупами.

Засвистел припоздавший паровоз.

— Господа! — весело воскликнул Петерс. — Подарки везут!

На платформах длинного состава, приткнувшись капот к капоту, стояли новенькие грузовики «фиат». Их ёмкие кузова были прикрыты парусиновыми тентами.

— Да сколько их… — протянул поручик Петров, прозванный Медведем.

— Всем хватит, ещё и останется!

Перебивая паровозное пыхтенье взрыкиваньем, «фиаты» съезжали по трапам и выстраивались в колонны.

— Господа офицеры, по машинам! — отдал полковник Жебрак новую для него команду.

Дроздовцы с довольным хохотом полезли в кузова, рассаживаясь вдоль высоких бортов.

— Трогай!

Кириллу не сиделось. Он встал за кабиной, цепляясь за борт, и глядел на пыльный тракт. На мир. На войну.

Тысячные толпы пленных тянулись по обочинам дороги. В изодранных рубахах, босые, с измождёнными, землистого цвета лицами, они медленно брели на юг. Пленных почти не охраняли, пара казаков гнала по две-три тысячи красноармейцев, слабых и больных людей. Бывало, они падали тут же на пыльном тракте и оставались лежать, безропотно ожидая смерти.

— Никак тифозные, — нахмурился Кузьмич. — Едрёна-зелёна…

Вёрст через пять диагноз Исаева подтвердился — маленькая станция была сплошь забита ранеными, больными, мёртвыми и умиравшими. Лишённые ухода тифозные бродили по разъезду, ища хлеба и воды, шатались, падали, долго поднимались на четвереньки или теряли сознание, окончательно выбившись из сил.

— Слеза-ай! — донёсся до Кирилла знакомый голос. — Пгиехали…

Дроздовцы молча спрыгивали на землю — жуть брала даже бывалых.

Заглянув в железнодорожную будку, Авинов обнаружил там восемь человек.

— Какого полка? — громко спросил он.

Семеро не ответили, были мертвы. Восьмой доживал последний день — он лежал на полу, используя вместо подушки труп соседа, и тискал облезшую, худую собаку. Та тихонько повизгивала, облизывая щетинистый подбородок нечаянного хозяина.

У Кирилла мурашки пошли по телу. Сыпной тиф посвирепствовал вволю — серая вошь победила Красную армию.

— А чего ж… — хмуро бурчал денщик.