Авинов спал одетым, так что ему оставалось лишь намотать портянки, обуться да затянуть свою «сбрую».

По Московской пронёсся открытый автомобиль Гайдучека. Начдив стоял, держась за раму ветрового стекла, и гортанно орал, взмахивая маузером:

— За мной, братцы, ура!

Из переулка выскочил Вилумсон — в штанах и обутый, но в одной рубахе. Он вёл за собою отряд штыков в двадцать. Над Старым венцом красиво лопнула шрапнель.

— Ложись! — закричал Авинов. — Короткими перебежками вперёд!

— За мной, храбрецы! — удалялся зов Гая. — Вперёд!..

«Комиссар Юрковский» почесал напрямки, пока не выскочил на Большую Саратовскую. За ним топотали красноармейцы — уже под сотню набежало. Южнее, на Стрелецкой, катились пушки степенного Кожмякова. Однако занять позицию ему было не суждено — в конце улицы замельтешили белые.

— Отря-яд, слушай мою команду! — напружинив шею, так что на ней вздулись синеватые вены, закричал Вилумсон. — По белым гадам беглый огонь!

Затрещали винтовочные выстрелы, Авинов тоже палил из маузера, целясь «в молоко». Сбоку вынеслась тачанка, ржущие лошади поворотили так резво, что лопнули постромки. Повозка перевернулась, пулемётчик вместе с «максимом» загремел на деревянный тротуар, но не отступился — залёг и открыл огонь, кроя всех разом. Белогвардейцы ползком отошли, красноармейцы залегли, вжимаясь в пыль и лошадиный навоз, «удобрявший» улицу.

— Прекратить стрельбу! — заорал Кирилл. — Чего ж ты, сволочь, по своим лупишь?!

— Я думал, это белые… — оправдывался пулемётчик.

— Тебе что, повылазило?

Тут на Стрелецкую вывернул броневик «Фиат-Ижора», ударяя очередями с обеих башенок, и бойцы дружно поползли к переулку. Иные из них сильно вздрагивали, прибитые пулями, и застывали недвижимо, но большая часть спаслась-таки.

— Отступаем! — гаркнул Вилумсон, хромая, — раненая нога его сочилась кровью, да так сильно, что в сапоге хлюпало.

— Держись! — крикнул Авинов, подставляя своё плечо, и вдвоём на трёх ногах они побежали-попрыгали, спеша скрыться от кинжального огня.

Поддерживая наштадива, Кирилл не думал о том, что спасает врага, — это как-то не приходило в голову. И в то же время он не играл в «комиссара Юрковского». Просто некий толчок в душе побудил его к милосердию, некий позыв остаться человеком.

Волоча тяжеленную тушу Вилумсона проулком, Авинов едва не упал, глазами наткнувшись на Михаила Гордеевича. Подпольщик сидел у забора, неловко подогнув ногу. Смертельно бледный, с искажённым от боли лицом, он зажимал ладонью страшную рваную рану — дрожащие окровавленные пальцы его придерживали сизое кубло кишок. Губы Михаила Гордеевича вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то, но так и не договорили, замерли. Твёрдый взгляд остекленел. «Господи, прими душу его…»

Свернув на Московскую, отряд Авинова попал в настоящее сражение — порядка роты солдат комбата Андронова бились с каппелевцами. Белые наседали, хлеща пулями, а красные отвечали ещё яростней, ещё неистовей — они тоже были русскими.

Неожиданно приметив свой «зауэр», Кирилл поволок стонавшего наштадива к машине.

— Залазь! — выдохнул он.

Ванька Межиров и ещё десяток бойцов попрыгали в кузов и втащили туда Эдуарда Фридриховича. Кирилл, хрипло дыша, сунулся в кабину.

— Трогай! Трогай!

Подвывая мотором, грузовичок сдал задом, развернулся, жалобно скрипя рессорами, и понёсся вон из города, прочь от Волги. Туда же, на запад, за Свиягу, бежали остатки Симбирской дивизии.