Родители отметили последние часы ее незамужней жизни впечатляющим выяснением того, куда подевалась фамильная диадема, которую в последний раз видели на голове Аллегры в день ее свадьбы. К тому моменту, как мы с Эм тихонько удалились наверх, чтобы посмотреть телевизор, спор плавно перешел в скандал по поводу списка гостей. Маму особенно интересовало, почему в нем столько девиц с папиной работы. Когда мы с Эмери отправлялись спать, до нас все еще доносились то стихавшие, то усиливавшиеся крики.

В моей спальне временно поселилась бабушка; комнаты для гостей были переполнены тетками, двоюродными братьями и сестрами. Мне пришлось лечь в спальне Эмери, на скрипучей кровати, которой не пользовались года эдак с восемьдесят седьмого. Лежать на ней было очень неудобно, но я гнала прочь мысли о сломанных костях и внушала себе, что спать на таком ложе будет даже забавно.

Эмери принялась рассказывать, как скверно обошелся с ней на прошлых выходных Уильям. Я слушала ее, покрывала ногти на ногах ярко– красным лаком и чувствовала себя настолько расслабленно, что не хотела портить вечер вопросами о Чикаго.

Около полуночи мама, прежде чем пойти спать, заглянула к нам. У нее горели щеки, а волосы торчали в разные стороны.

– Могадона не желаете? – проворковала она, будто предлагая какао.– Поможет как следует выспаться перед завтрашним чудесным днем!

Я так устала, что в снотворном, вообще-то, не нуждалась, но мысли о груде дамского белья, купленной отцом, никак не давали мне покоя, и я решила: лучше заснуть до утра покрепче.

– Спокойной ночи,– сказала я сестре, когда мы обе проглотили таблетки.– Увидимся утром. Разбудить тебя?

– Гм… да.

Эмери так тщательно изучала будильник, будто понятия не имела, как его заводить.

– Интересно, сработает?

– Надеюсь,– ответила я.– Мне надо встать пораньше, проверить, не повредило ли ветром шатер.

Эмери посмотрела на меня со своей высокой кровати.

– Тебе там удобно?

– Вообще-то нет.

– Может, ляжешь со мной?

– А ты не против?

– Нет,– ответила Эмери, но тут же добавила: – На той кровати ты, чего доброго, растянешь шею и будешь смахивать завтра на Квазимодо – испортишь фотографии.

Я с радостью перебралась к Эмери и укрылась одеялом. У нее были очень холодные ноги. Мы лежали, глядя на оконные шторы, и ждали, когда начнет действовать мамин могадон.

– А это нормально? Я имею в виду, что мать накануне свадьбы кормит лекарствами собственную дочь? – спросила Эмери.

– Нормально только для мелодрам викторианской эпохи.

Мои мысли переключились на Джонатана.

Я стала представлять, что почувствую, когда увижу его в церкви. Сумку с нарядом Милочки я спрятала в старом шкафу с игрушками, который стоял в музыкальной комнате,– признаться честно, мне даже не терпелось снова стать Милочкой. Та, по крайней мере, могла от души повеселиться на свадьбе, не то, что Мелисса. Пусть в течение каких-нибудь тридцати минут – все равно…

Я знала, что буду скучать по свиданиям с Джонатаном. Ни капли в этом не сомневалась.

– Только, пожалуйста, удели внимание Джонатану,– сонным голосом попросила Эмери.– По-моему, он больше никого не знает, кроме тебя, Уильяма и Даррелла.

– Даррелла, который шафер?

– Ага… Очень милый, но с некоторыми странностями. Не слишком любит бывать в обществе. В этом они с Джонатаном похожи.

Эмери зевнула.

– Думаешь?

– Конечно. Когда он показывает всякие дома, то болтает без умолку, если же беседует не о работе… Боже праведный! Его проблема либо в стеснительности, либо в том, что в большой компании ему неуютно.