И неожиданно тоже жутко рассердилась.

Мои щеки вспыхнули. Да как Нельсон посмел завести со мной речь о женитьбе?! Моя сестра Эмери на пару лет младше меня. В конце года должна выйти замуж – правда, за парня, которого я еще и в глаза не видела. Моя же личная жизнь все как-то не складывалась, а сама я постепенно превращалась в старую деву и не могла себе позволить завести в качестве сожителя, с которым можно было бы вместе встретить старость, даже кота. Думаете, я недостаточно романтична? Ошибаетесь. Романтики во мне видимо-невидимо.

Нельсон с виноватым выражением лица протянул руку к моей коленке и неуклюже по ней потрепал.

– Черт… Послушай, я ведь ничего не знаю о ваших отношениях. Может, он вдруг возьмет и вернется после этого вашего «разрыва» или как ты там его называешь. Решит наконец, что вам не жить друг без друга, и… Ой, прости… Несу какой-то бред, да?

Он явно хотел как лучше, и на меня снова нахлынула тоска. Я думала, что Орландо – мой единственный. Честное слово, надеялась на это до сих пор. Однако и Перри в свое время я тоже считала неповторимым. А до него – Тоби и Жака… Но так, как Орландо, не любила никого. Ибо верила, что рождена для него. И бесконечно страдала в его отсутствие.

Он сбежал от меня на рассвете – «поразмыслить над своим назначением в жизни»,– прихватив мое достоинство, сердце и еще кое-что из даров, каких не купишь за деньги. Нельсон, разумеется, теперь твердит, что сразу понял, какой Орландо мерзавец, с самого что ни на есть начала.

А я с ним не соглашалась. Вот что выходит, когда получаешь романтическое воспитание – большей частью из книг в бумажных обложках да от матери, которая все время повторяет: дескать, истинная любовь победит все, ежели, конечно, не выйдешь замуж за отъявленного грубияна…

Потому-то я по сей день тайно надеялась, что Орландо вернется. А Нельсон поймет, насколько глубоко ошибался.

– О-о-о! Черт знает что такое! – пронзительно завопила я и побежала в спальню.

Успокоить меня могло только одно: надо было что-нибудь сломать, разбить, уничтожить. Увидеть, что вред причиняю я, а не сама страдаю по чьей-то воле.

Раскрыв резким движением корзину с шитьем, я схватила ти-шотку, предназначавшуюся для подруги моей сестры Эмери, и бросила взгляд на украшающие ее дуги мельчайших жемчужин и блесток.

О том, как долго я корпела над орнаментом, или сколько на него ушло бусин, или какую весьма приличную сумму заказчица готова выложить за ти-шотку, я не думала ни секунды.

– Мел! Успокойся! – услышала я из гостиной голос Нельсона.

Но глаза мне застилала, как выражается мама, красная пелена, и, вооружившись вышивальными ножницами, я сорвала-таки зло на безответной жертве.

Сосед вбежал в тот момент, когда я, вся в слезах и блестках, яростно щелкала ножницами.

– Ну не переживай ты так, слышишь,– пробормотал он, хватаясь за глаз, в который ударила отскочившая бусина.

– Никому в этой жизни я не нужна! Не могу больше так! – проревела я.– Хочу, чтобы мною дорожили-и!..

Потом я тяжело опустилась на кровать и жалобно застонала. На каждую ти-шотку я убивала пропасть времени, а эта вообще была настоящим произведением искусства.

Нельсон осторожно отлепил блестку от моего лба.

Я уставилась на пол, усыпанный крохотными серебряными кружками. Этими деньгами можно было заплатить за телефон…

Тут, как нарочно, раздался чертов телефонный звонок – напоминание, в котором я отнюдь не нуждалась.

Ответил Нельсон.

Я все еще смотрела на устланный блестками пол и раздумывала о том, смогу ли уговорить соседа найти мне в его офисе временную работу, когда он вернулся в комнату с радиотелефоном.