«Общественное спасение» – это словосочетание было не просто политической уловкой: в нескончаемые и болезненные времена упадка чиновник‑аристократ такого высокого ранга, как Чен, все еще выполнял важную функцию. В глазах общественности «комитетчики» ассоциировались с минимумом ответственности при максимуме роскоши, однако сам Чен к своим обязанностям относился с предельной ответственностью. Он тосковал о прежних временах, когда Империя могла присматривать и присматривала за множеством своих детей – граждан, проживающих на немыслимом отдалении от Трентора, когда далеким планетам оказывалась миротворческая, политическая, финансовая, техническая и чрезвычайная помощь в экстренных ситуациях.

Чену показалось, что рядом с ним кто‑то есть, и волосы у него на затылке встали дыбом. Он резко обернулся и устремил раздраженный (или испуганный?) взгляд на своего главного личного секретаря, Крина, мужчину маленького роста, обладавшего исключительной мягкостью и предупредительностью. Обычно улыбающееся лицо Крина сейчас было мертвенно бледным. Казалось, он не желает говорить о том, ради чего вошел в кабинет Чена.

– Прости, – сказал Чен. – Ты напутал меня. Я в кои‑то веки отвлекся от всей дьявольщины, которая нескончаемым потоком льется из этой мерзопакостной машины. Что у тебя, Крин?

– Прошу прощения… за ту печаль, которую теперь ощутим все мы… Я не хотел, чтобы вы узнали эту новость от своей машины. – Крин испытывал личную неприязнь к компьютеру‑информатору, который был способен так быстро и эффективно выполнять массу функций и тем самым то и дело подменял секретаря.

– Ну, черт подери, в чем дело?

– Имперский исследовательский корабль «Копье Славы», ваша честь… – Крин запнулся, сглотнул подступивший к горлу ком. Представители его народа, обитавшего в небольшом секторе Лаврентий южного полушария Трентора, издавна служили при дворе Императоров и воспринимали все беды своих повелителей как свои собственные – это было у них в крови. Порой Крин казался Чену не человеком во плоти, а бледной тенью, но при всем том – весьма полезной и услужливой тенью.

– Ну? Что с ним? Взорвался? Разлетелся вдребезги? Лицо Крина болезненно сморщилось.

– Нет! Ваша честь… То есть мы не знаем! Прошли уже целые сутки, а от них – никаких сообщений, даже нет сигнала от аварийного маяка!

Чен слушал секретаря с упавшим сердцем. У него противно сосало под ложечкой. Лодовик Трема… А еще, конечно, прекрасный капитан и его команда…

Линь Чен открыл рот и тут же закрыл. Ему отчаянно нужны были более подробные сведения, но, уж конечно, Крин ему все бы выложил, будь известно что‑то еще. Следовательно, никаких других сведений попросту не было.

– А Саросса?

– Ударная волна в пяти днях от Сароссы, ваша честь.

– Это мне известно. Туда отправлены еще какие‑нибудь корабли?

– Да, ваша честь. Еще четыре звездолета, менее крупных, сняты с маршрутов, по которым были отправлены для спасения Киска, Пурны и Трансдаля.

– О, небо, нет! – Чен вскочил и пылко воскликнул:

– Со мной никто не посоветовался! Ни в коем случае нельзя распылять спасательные отряды: их и так мало!

– Ваша честь, господин председатель, но всего два часа назад представитель Сароссы был на аудиенции у Императора тайно. Он убедил Императора и Фарада Синтера в том, что…

– Синтер – тупица. Пренебрег тремя мирами ради одного – имперского фаворита! Когда‑нибудь он убьет Императора!

Но тут Чен заставил себя успокоиться, закрыл глаза, сосредоточился, прибегнул к особой технике медитации, которой занимался шестьдесят лет.